– По сей день колобродит? – спросил он с поспешностью, как будто знать это и было для него самым важным.
– Беспутный он, – со вздохом сказала Искра.
И странник задумался, затеребил свою бороду, вроде бы забыл про нас.
– Дедушка! А вы сами кто будете? – Искре не терпелось всё знать.
– Тебе, девонька, я неведом. Годочками ты ещё не вышла, когда я на землице этой проживал. Зови меня хоть «дедушка», хоть «седенький». Мне всё одно: голосок твой слушать радостно.
– Тогда вот что, Дедушка-Седенький, скажите, как надо быть, когда тебя очень, очень обидят?!
Старик зорко глянул на Искру, плохого видно не углядел, ответил:
– Смотря кто и как обидел: по случаю или по расчёту? Ежели по случаю, простить можно. А вот ежели с мыслью, по злу, значит, прощения такому не положено.
– Наверное, по случаю, – вздохнула Искра, и по радости, с какой она это сказала, я понял: она думала о Серёге.
– Спасибо, Дедушка-Седенький! – Искра с лёгкостью поднялась, тряхнула рыжими волосами. – Я прощу, дедушка!
– Прости, прости, девонька. Такое твоё дело – прощать. В твои годы всё прощают!..
– Проводить тебя до деревни? К кому тебя проводить, дедушка?! – Искра снова была готова к добру. Но старик уклонился от её заботы.
– Посижу я, доченька. Поразмыслю, – сказал он. – А вы птахи вольные – летите. Забот у вас своих, небось, с макушечкой?!
Для Искры такие встречи-разговоры были как ночной огонь для бабочки. К любому встречному летела она безоглядно и, как казалось мне, только чутьё на добрых людей давало ей до поры не обжечь своих крылышек.
Как ни мимолётна была встреча с таинственным странником, обернулась эта встреча для Искры, для всех нас предвестником той перевернутой жизни, что обрушилась на нашу деревню вместе с войной.
С того времени, как молча пробрели по Речице отступающие войска, и безвестный красноармеец, поставив пулемёт на взгорье, в траншейке, вырытой ещё в мирное время для школьной военной игры, полдня стрелял, не давал подняться вражеской колонне и погиб под немецким танком, после того, как заугрюмевшие немцы захоронили, на бугре у леса много убитых своих солдат и ушли дальше, по дороге к Смоленску, и пришли другие, тоже военные и тоже немцы, хмурые, строгие, и объявили жителям нашей Речицы о новом порядке жизни, мы почувствовали, как вроде бы надвинулась непогодь, такая непогодь, какая глухой осенью нависает над полями, над домами, над улицей и придавливает хуже, чем наказание. Вроде бы всё на месте: и лес, и речка, и тропки-дорожки, а всё не в радость, ждёшь в унылости, что солнце, наконец, проглянет сквозь нависшую хмарь, а света всё нет и нет, и сидишь, будто неживой.