С тех пор подобные срывы случались всё чаще. Его друзья говорили с ним о новых фильмах, обсуждали новости или делились планами на отпуск, а он медленно кивал, чувствуя, как с каждым словом становится всё дальше от их малых радостей. Однажды ему захотелось спросить прямо: «Зачем ты это делаешь? Что ты находишь в этом?», но он сдержался. Может быть, они не задавали таких вопросов именно потому, что уже знали ответ. Или боялись знать.
Он зажал виски ладонями до боли – странный привычный жест, который не приносил ничего, кроме ощущения нахождения в моменте. Он понимал, что всё, что делал сейчас, – это попытки заполнить пустоту. Страх за будущее, за отсутствие смысла грыз его изнутри, но он продолжал искать оправдания.
«Если я однажды перестану спрашивать себя о мире, перестану ли я быть собой?» Тишина за окном ответила ему.
Глава 2
Алексей стоял у стеклянной двери балкона, прислонившись лбом к холодной поверхности. Холод пробирал до костей, несмотря на толстый домашний свитер, заставляя снова и снова проводить пальцами по запотевшему стеклу. Ноябрьский вечер дышал ледяным ветром, смешанным с дождевыми каплями, которые сбегали по стеклу быстрыми, хаотичными дорожками. Их ритм был почти музыкальным, если позволить себе на миг отвлечься, но в это самое мгновение Алексею казалось, что никакого настоящего «ритма» в его жизни уже давно не существует.
«Ритм… – подумал он, наблюдая, как капли сливаются в ручьи, – это же просто иллюзия порядка. Мы придумываем его, чтобы не сойти с ума от хаоса. Как дети, которые рисуют узоры на запотевшем стекле, пока взрослые твердят им о законах физики».
Снаружи мутным огнем горели слабые уличные фонари. Свет фонарей казался особенно непрочным, как если бы его можно было погасить легким дуновением ветра. И, глядя на этот размытый желтый свет, Алексей внезапно осознал, насколько сильно его нынешняя душевная жизнь напоминает эти фонари. Несколько еле теплых мельканий в огромной темной пустоте.
«Может, вся вселенная – это чья-то недоделанная инсталляция? – мелькнула мысль. – Художник начал рисовать свет, но бросил, устав от собственного перфекционизма. Оставил несколько мазков – звёзды, фонари, глаза прохожих – и ушёл пить кофе, забыв завершить работу».
Его мысли блуждали, как и капли дождя перед его глазами: хаотично, без толку, наползая друг на друга, но в конечном счете исчезая, испаряясь, как будто и не существовали вовсе. Сравнение показалось ему болезненно точным. Он уже много дней, а, наверное, и больше – недель, старался дать логическое объяснение тому чувству, которое поселилось внутри него. Будто он одновременно присутствует в своей жизни и отсутствует в ней. Будто он смотрит на нее со стороны, подобно зрителю спектакля, но роль в этом спектакле ему доверили на втором плане, в тени главных актеров.