«Вот оно, – подумал он, – жизнь, событие, движение. Природа, шум… Все вокруг меня есть, как должно быть. А я? Какое я значение вообще имею для этого мира? Что останется от меня в этой грязи, в этих листьях, после этого дождя?» Ну действительно. Есть ли он сейчас и в полном смысл, ощущение!
«Может, я просто ошибка в глобальной программе? – размышлял он дальше. – Как опечатка в коде, которая не ломает систему, но заставляет её слегка подтормаживать. Компьютер ворчит: «Синтаксическая ошибка в строке 3.045.678», но продолжает работать. А я – эта самая строка. Никому не нужная, но упорно существующая».
Алексей заметил своё отражение в мутном стекле. Лицо казалось чужим, как будто это был незнакомец, заблудившийся в его комнате. Тёмные круги под глазами, сухие губы, небритая щетина – всё это выдавало состояние, в котором он находился уже давно. И вдруг эта мысль о фонарях, которые так слабо боролись с тьмой снаружи, пересеклась с другой – более мрачной, более неизбежной.
«А ведь каждый, рано или поздно, сталкивается с одним и тем же: свет погаснет, – подумал он, неподвижно глядя в точку где-то за стеклом. – Но сколько же людей, наверное, тайно завидуют этому мгновению. Мгновению, когда всё решается раз и навсегда. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, не так ли? Разве это не так?»
Он наморщил лоб, вздохнув глубоко, но сладости в этом дыхании не было. Внутренние стены его сознания точно начали рушиться, одна за другой, громко, как падающие каркасы старых зданий.
«Танцы со смертью, вот что это такое, – размышлял он дальше – жизнь, вся жизнь. «Мы всё время кружим с Нею по невидимому паркету, иногда ведомы, иногда сами тянем её вперёд. Только одно неизменно: музыка закончится, и не нам решать, когда. Главное лишь в одном – не оступись заранее, чтобы не рухнуть неуклюже в середине мелодии».
При этой мысли на лице Алексея появилась слабая, едва заметная тень улыбки. Но улыбка тут же угасла, будто стеклянная фигурка, нечаянно выпавшая из рук. «А если оступиться – так ли это плохо? Танго предполагает азартный шаг. Может, лучше самому выбрать момент, когда замолкнет оркестр, чем ждать, пока неловкая рука скрипача сорвётся на фальшивую ноту?» Эта мысль настойчиво пульсировала в его голове.
«Да, всегда говорят, что жизнь – великолепная пьеса, и она должна быть сыграна до конца, – продолжал он размышлять с жёстким холодком в сердце. – Но какой в этом смысл, если последние акты превращаются в мучительные затянутые сцены, которые просто хочется перемотать?»