– Возможно, вы и правы, – согласилась Софья. – Просто я консерватор в вопросах искусства. Но это не значит, что я не открыта для нового. Но новое должно иметь смысл, а не быть новым только ради новизны.
– Как и в музыке, – подхватил Арсеньев. – Между Шопеном и Майлзом Дэвисом огромная пропасть, но оба гениальны по-своему.
– Да, – согласилась Софья. – Но я остаюсь верна своим вкусам.
– Ваш выбор вызывает уважение. И это говорит о постоянстве. Я не о вкусах сейчас, а о взаимоотношениях. Наверняка вы преданный человек. А потому одиноки. Так же, как и я.
– Я помню, вы весьма образно и многозначительно говорили про одиночество при нашей первой встрече. – Софья пристально посмотрела на художника. – Вы всегда были один? Или только сейчас? Неужели у вас нет родной души? Или близкой женщины, с которой встречались бы… хотя бы изредка?
– А у вас, Софья? – оставив её вопрос повисшим в воздухе, спросил художник.
Софья тоже уклонилась от ответа и снова обратилась к классику:
– Как писал Лермонтов: «Одиночество! Как часто ты манишь к себе и как редко даришь покой!»
Арсеньев вздохнул и отвёл взгляд в сторону.
– Я был женат. Она – актриса, очень красивая и талантливая. Мы познакомились в Москве, когда Тамарочка училась в театральном училище, а я в художественном. Любовь с первого взгляда. Вы верите в такую любовь? Она существует! Вскоре мы поженились и были счастливы. И каждый преуспевал в своём творчестве. Затем наступила пора, когда мы решились на ребёнка.
Он провёл ладонью по столу, будто стирал невидимую пыль воспоминаний.
– Но Тамарочка умерла при родах. А наша дочь с первого дня жизни осталась сиротой.
– Как печально… – Софья искренне сочувствовала. – Но разве можно назвать сиротой ребёнка при живом отце? И что сейчас с вашей дочерью?
– Дочь… – он словно пробовал это слово на вкус, и оно явно было ему горько. – Она с пелёнок росла у моих родителей в загородном доме. Видимо, поэтому и ощущала себя сиротой. Призна́юсь, я… я почти не интересовался её жизнью. Работал. Зарабатывал. Мне казалось, что, если я обеспечу её будущее, то выполню свой долг.
Он посмотрел в окно, в темноту, за которой ничего нельзя было разглядеть.
– У неё тяжёлый, скверный характер. Запреты не действовали: чем строже бабушка с дедом пытались её оберегать, тем сильнее она взрывалась. Ночные клубы, сомнительные друзья. Потом наркотики… А я? От меня всё скрывали. Когда узнал о проблемах, пытался помочь: возил по врачам, оплачивал лечение в дорогих клиниках. Но… слишком много было упущено. Всё оказалось бесполезным. Она шла напролом, будто намеренно разрушала себя.