– Ягушкин, – представился поверенный.
Женщина передала и, положив трубку обратно на аппарат, сообщила:
– Вас ждут. Можете войти.
Страшно…
Волнительно…
– И что ей там делать? – мужчина в летах оторвал глаза от сопроводительного письма, которое ему вручил Ягушкин, только мы вошли в кабинет, и вскинул на меня бесстрастный взгляд.
Шангайский вообще был морозно-непрошибаемым на эмоции. Невысокий, но крепкий, несмотря на почтенный возраст. Седые волосы зачёсаны аккуратно, в голубых глазах вселенская усталость.
– Сэр Чарльстон, – выделил значимо Константин Евгеньевич, – особо просил за неё, – опять глазами на письмо стрельнул. – Кто его знает, может, сила спит…
– Ты что-нибудь знаешь о силе? – посмотрел на меня в упор декан. Я покосилась на Ягушкина, опять на мужчину и мотнула головой:
– Нет, и честно не понимаю, что происходит… и что это вообще за академия такая?
– Если у неё нет талантов или каких-либо предпосылок, она там не выживет…
– Сны, – перебил его Константин Евгеньевич, а меня, по правде, фраза «не выживет» очень заинтересовала. Взволновала что ли… особо, но факт, что поверенный знал о том, что я никому не говорила кроме матери и психолога. И то по… малолетству, вынудил уставиться на Ягушкина в безмерном удивлении.
– Вещие? – ошарашил в свою очередь Шангайский, вызвав у меня нервный смешок:
– Нет, – опередила Константина Евгеньевича, рьяно качнув головой.
– Тогда в чём сила? – нахмурился декан.
– Она рисует… – продолжил Ягушкин, словно не слышал наших недоумений и вопросов. Я опять хлопнула ресницами и защитным жестом прижала к себе сумочку.
– Картинки оживают? – опять подивил диким уточнением декан.
– Нет, – в этот раз первым отозвался поверенный, – но… – было продолжил, но тотчас велел мне: – Покажи свои рисунки, – едва заметно, но красноречиво кивнул.
Под пристальными взглядами обоих я помялась всего пару секунд.
Как-то не по себе заставлять ждать, когда так смотрели. Проглотила волнение и выудила папку с зарисовками. Дрожащей рукой протянула Шангайскому.
– Не лучшие работы, – декан бегло просматривал листы с самого начала, но чем дальше углублялся, тем надольше останавливался и разглядывал. Мрачнел, хмурился.
– Это первые… детские, – зачем-то решила оправдаться. Подала голос и удосужилась сурового взгляда из-под седых бровей.