– Если будешь забывать закрыть дверь – это ничего, —сказал Симон уже в коридоре, – тут и тамбур, и я – мы будем охранять сокровища этой квартиры. – И он скрылся в темноте своей.
Я вдруг остался один, обернулся на хаос книг в гостиной. Посреди полумрака комнаты были разложены чужие мысли, которые только что воскрешали мы с Симоном. Стояли чашки с очередным, и бог знает каким по счету, кофе. Я почувствовал себя брошенным в пустом, абсолютно мёртвом пространстве обычных бумаг. Всё то, что пленяло меня несколько дней назад – одиночество в забытьи чтения – сейчас вызывало болезненную тоску. Впервые в жизни я почувствовал незримую, прочную связь с человеком. Вернее, ощутил ужас её потери.
В хмуром настроении я отправился в спальню.
«Неужели я настолько впечатлителен и восприимчив, если первый же интересный человек заставляет меня забыть о привычном укладе, отлаженном годами?! Владе такого не удалось. И никому до неё. И никому до Симона. Неужели философия не права? И все должны прийти к одному – «человеку нужен человек..»
Где-то посреди этих размышлений я заснул.
***
Как же не хотелось просыпаться! И я не мог понять, почему звенит будильник. В еле различимых образах сна, которые упрямо не отпускали меня, я был ещё в гостиной, с Симоном.
Этот день длился долго. В последнее время было много уроков, нам «спустили«новые программы, рекомендуемые к включению прямо посреди учебного года. Словно в наказание за моё необщительное настроение последних дней, вечером меня направили в министерство уладить все вопросы об этих самых программах и заодно лично познакомиться с куратором нашей гимназии.
Суета рабочего дня – знакомого, привычного – немного заглушала впечатления от общения с Симоном. Я погружался в природу чьих-то амбиций, желаний, целей. И это только звучало неприятно. На самом деле я участвовал в нужном процессе – обучении детей. Всё сопутствующее было неминуемым в наше время, мне нравилось так думать. Теперь я был в этом не уверен, мысли сплетались в тугой клубок, и по дороге я распутывал каждую – сам с собой спорил, соглашался или оправдывался. И вдруг понял, что имел в виду Симон, говоря о совести. Она руководила не просто нравственным выбором, но направляла даже мысль и безошибочно судила. Такую совесть я ещё не знал.
Машина подвезла меня к нужному зданию. После суматохи в школе и напряжения в голове я будто очнулся. На улице был вечер – окончание рабочего дня. Солнце принимало последние отчаянные попытки быть замеченным слепой толпой людей. «Тщетные усилия», – подумал я, стоя как раз лицом к закату посреди небольшой площади. Дышалось легко. Ноябрь отдавал последнее, а вернее уже всё, что осталось от осени этого года. Немногочисленные листья, кое-как державшиеся за чёрные скелеты деревьев, колючие, пустые кустики, бесцветные оголённые здания – всё это уже никак не могло скрыть от взгляда яркое небо, играющее с лиловыми облаками. И тем не менее люди упрямо шли вперёд, смотря на себе подобных или ещё ниже. Я глубже вздохнул и поспешил в здание. Найдя всех в неудержимом стремлении домой, я уличил несколько минут для решения своих задач. Вечером люди быстрее и охотнее соглашаются на заурядные действия. Днём можно столько и не успеть, имея перед собой достаточное количество времени. Но вечер… Он разоблачает и подгоняет, и вы спешите устранить всё, что отделяет вас от дома и отдыха.