– Мне кажется, – тихо заметил Маркус Герцфельд, – китаец в вас влюбился.
– Ну и правильно, – ответила Ханна с мечтательной самоиронией. – Было бы очень обидно, если бы было иначе.
– Куда вы идете? – вежливо спросил Нью-Ланг.
– На Дмитровку. Вы тоже?
– Я тоже.
– Там висит афиша еврейского театра, – сказала Ханна, близоруко прищурившись.
– Почему вы не носите очки? – упрекнул ее Маркус.
– Из тщеславия, – быстро объяснила Ханна.
– В Китае женщины столь же тщеславны? – поинтересовался Маркус.
– Никто не лишен тщеславия, – философски заметил Нью-Ланг.
– Но лишь немногие готовы признавать это открыто, как мисс Ханна.
Они остановились перед афишей. Нью-Ланг задал несколько удивительно профессиональных вопросов.
– Вы разбираетесь лучше, чем мы! – удивился Маркус.
– Я руководил театром в Шанхае, – скромно ответил Нью-Ланг.
– Нам нужно сходить на это всем вместе, – с нетерпением сказала Ханна. – Это Шолом-Алейхем, еврейский Марк Твен.
Они дошли до квартиры Маркуса Герцфельда.
– Наши имена вы уже знаете, – сказал он. – Можем мы тоже…
– Пожалуйста, зовите меня Нью-Ланг, – ответил его собеседник, с незаметным замешательством проглотив свою фамилию.
– У большинства китайских имен очень красивые значения, – заметила Ханна.
– У моего скромного имени значение простое: пастух.
– Пастух? – переспросил Маркус, который никогда не упускал возможности для насмешки. – Значит, я могу откланяться и передать мисс Ханну под вашу защиту.
– Я думала, вы ставите рога только своей супруге, – засмеялась Ханна ему вслед.
– Вы сейчас домой? – спросил Нью-Ланг.
– Мне еще нужно доехать на трамвае до издательства иностранной литературы.
– А мне в Институт Востока. Нам по пути.
– Видите маленький отель в том переулке? – спросила Ханна. – Я живу там. К вашему сведению.
– Если вы позволите… – смутился Нью-Ланг.
– Вам же нужно мне многое рассказать, – порывисто, но деловито сказала Ханна. – Во‑первых, про два языка. Во‑вторых, про театр. В‑третьих…
Подъехал трамвай. Он оказался, как обычно, переполнен, и Ханна постоянно жаловалась на это, в свойственной белым варварам манере. Как ни странно, Нью-Ланга это не оттолкнуло, а позабавило.
Они стояли посреди толпы и невольно смотрели друг на друга в упор – и лица казались бесконечно чужими. Нью-Ланг смотрел на ее густые брови и белую прядь в черных волосах, а Ханна заметила в раскосых китайских глазах нотку мягкого упрямства.