Так замкнулось его бытие – без плана, без сценария, без гарантий. Только страх, вода и нескончаемый зуд от сознания, что человек, по сути, одинок перед лицом абсурда, свободен и в то же время прикован к своим собственным выбором. И где-то в этом всём, среди мучений и страха перед грязью, теплилось то, что, может быть, зовётся человечностью: способность чувствовать боль, плакать, надеяться. Но достаточно ли её, чтобы выбраться из этого порочного круга? Об этом Дэн, затаив дыхание, спрашивал собственное отражение. И в ответ слышал лишь глухую тишину, которую ломали капли воды, падающие в пустую раковину.
Вечер опустился незаметно, словно старое ветхое одеяло, наброшенное на город. Свет в квартире постепенно выцвел; серые сумерки слились с комнатными тенями, образуя странную, почти душную атмосферу. Дэн не зажигал ламп – не то, чтобы ему нравилась тьма, скорее он просто не видел смысла наполнять пустоту электрическим светом. Между серыми обоями и темнотой коридора он чувствовал себя запертым внутри собственной головы, откуда не было выхода, кроме как ещё глубже погрузиться в навязчивое само анализирование.
Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, неподалёку от входной двери. Оттуда казалось ближе к какому-то воображаемому спасению, к символическому шагу наружу. Но шаг этот он уже не мог совершить: стоило ему подумать о том, что за дверью – бескрайний мир, наполненный микробами и человеческой суетой, как сердце сжималась ледяная рука ужаса. В неярком свете, который сочился из приоткрытой двери ванной, видны были только очертания его силуэта и блики на кафельном полу. Один из них колыхался, будто дрожащая капля, – отражение воды на мокрой плитке.
Мысли Дэна плутали по кругу, как животное в клетке: он вновь и вновь возвращался к вопросу, зачем он продолжает сидеть здесь, в полутьме, позволяя страху грызть его рассудок. Возможно, в нём оставалась крошечная искра надежды, что, если он будет пассивен достаточно долго, страх сам сойдёт на нет. Но опыт прошедших дней (или недель? он уже путался в счёте) говорил, что это иллюзия. Страх был, по сути, таким же «я», как и его собственное имя. Бессмысленно ждать, что он «пройдёт», ведь это означало бы отрицать свою природу.
– Смешно, – пробормотал он, откидывая голову назад и утыкаясь затылком в грубоватую шершавую стену. Небрежный жест причинил лёгкую боль в затылке, но и эта боль показалась более реальной, чем всё остальное. – Смешно и нелепо, что я думал когда-то, будто живу нормальной жизнью.