Крамер выложил перед Томасом бумаги – долговые расписки его отца, закладные на их дом, какие-то векселя. «Всё это можно решить одним росчерком пера,» – улыбался он, и в тусклом свете свечей его зубы казались золотыми.
Эликсир пульсировал в крови юноши, обостряя каждое чувство, каждую мысль. Томас видел насквозь план ростовщика – сделать его своим должником, своей марионеткой. Привязать золотыми цепями, заставить лечить только тех, кто может заплатить. Превратить дар исцеления в ещё один способ выжимать деньги из отчаявшихся людей.
Но Крамер не знал главного – не знал об эликсире, о том, что каждое утро три капли чудесной жидкости открывают Томасу глаза на истинную природу вещей. Не знал, что молодой лекарь давно понял: нельзя излечить тело города, пока его душа отравлена такими, как ростовщик…
В кабинете Крамера, среди запаха ладана и плесневелого богатства, Томас заметил то, что обычный взгляд никогда бы не уловил: на стене – гравюра с гербом королевского казначея, в углу – свиток с печатью епископа, на столе – письма с затейливыми вензелями высокопоставленных особ. Эликсир обострил его зрение настолько, что он мог прочесть отражение адресатов в серебряной чернильнице. Какая удивительная паутина власти – от этого мрачного кабинета до самых высоких палат королевства…
Из тайных донесений городского соглядатая:
«…и каждый месяц через торговый дом Крамера проходят суммы столь значительные, что на них можно было бы купить целый город. Но самое странное – часть этих денег словно растворяется в воздухе, исчезает в лабиринтах счетных книг, чтобы появиться уже в других руках, в других городах, при других дворах…»
«Вы умны, молодой человек,» – Крамер откинулся в кресле, поглаживая янтарные чётки. «Слишком умны, чтобы не понимать: ваш дар – это ключ. Ключ, который может открыть любые двери… или закрыть их навсегда.»
Томас смотрел на него, и эликсир помогал видеть за словами ростовщика тени других людей – тех, кто действительно держит в руках нити власти. Епископ, который благословляет ростовщичество за долю от прибыли. Королевский наместник, чьи долги превратились в преданность. Судьи, чиновники, купцы – все связаны невидимыми нитями долговых расписок.
«Подумайте,» – продолжал Крамер, и его голос стал почти отеческим, – «вы могли бы лечить знатных особ, иметь дело с благородными домами. Ваше искусство, соединенное с моими связями…»