– Странно, но я совсем не помню Ольгу Валентиновну. У меня было много нянь, но ни одна из них не задерживалась надолго. Мамуля говорила, что в детстве у меня был несносный характер, и они сбегали, не выдерживая моих истерик. Мамочка жаловалась, что выбивалась из сил, заботясь обо мне: переживала и не спала ночами. Теперь я вижу, что отчасти ее слова были правдой – по ночам она, действительно, не спала, но совсем по другой причине.
Алиса надолго замолчала, а потом тихо добавила, глядя на свои руки:
– Знаешь, наверное, сейчас в это трудно поверить, но в детстве я была очень некрасивой: угловатой, беззубой и с жиденькими волосами. Я все время что-то задевала и роняла, и выглядела как настоящая оборванка. Меня одевали в нарядные, отутюженные платья, а я их мяла и пачкала, умудряясь порвать пришитые на заказ рюшки и оборки. Я носила лишь белое, потому что мамуля считала, что любой другой цвет делал меня еще бледнее, и няни переодевали меня по пять раз на день, не успевая стирать и крахмалить мои наряды. Мамочка постоянно обвиняла меня в неаккуратности и неумении ценить труд других людей, – еще тише сказала Алиса, не в силах поднять глаза на Артура. – Я не люблю вспоминать свое детство и никому о нем не рассказываю.
Перехватив участливый взгляд волонтера, и не услышав от него упреков и осуждений, Алиса неуверенно продолжила:
– Мамуля меня очень стеснялась, и никуда не брала с собой. Я сидела дома с няней, чтобы не ходить в детский сад и не позорить родителей своим внешним видом, и даже в школу пошла на год позже – мамочка ждала, чтобы у меня выросли передние зубы, и я хоть немного похорошела.
– «Не могу же я повести в первый класс уродку», – объясняла она очередной няне. Причем, ударение она всегда ставила на слове «я». Мамуля была очень и очень красивой, ну, ты и сам видел. Когда папа уезжал в очередную экспедицию, наш дом утопал в цветах – мужчины слали ей их охапками. В детстве я мечтала том, чтобы стать такой же прекрасной, а в юности – подобное ей сводить мужчин с ума. Что ж, я получила и то и другое, но за всю мою жизнь меня так никто по-настоящему и не полюбил, – шептала Алиса, продолжая смотреть вниз. Изредка она смахивала набегающие слезинки и удивлялась самой себе: обычно она рыдала бурно, навзрыд, с истерикой и швырянием предметов – будто делала это напоказ, даже если была одна, а сейчас впервые плакала тихо, стараясь чтобы никто, даже такое пустое место как Артур, не увидел ее слез, и она боялась признаться себе, что от разговора с этим невзрачным мужчиной, ей отчего-то становится чуточку легче.