– Так ты знаешь – они нет.
– Ну, это дело хоть и не простое, да решаемое. Вот ведь, на недельку съехал – как в тридевятое царство приехал!
– Ой, Гуща, какие у тебя руки холодные…
– А ты и погрей…
…Лежал ряжом, разом откинувшийся, молчаливый, почти чужой…
Тихо спросила:
– О Ханум вспомнил?
– Ревнуешь?
– Да ты что, я ей по гроб жизни следочки целовать буду – она мне тебя подарила.
– Как это?
– За неделю до смерти призвала-приказала… Будешь Гуще-беку женой: я знаю, ты его любишь-молчишь. Я ей – но коли не возьмёт, как тому быть, как мне проситься? А она: возьмёт – я прикажу… Первый раз от неё такое слово слышала.
– А и приказала, сказала так: я не прошу по нашей любви – велю по оставляемому сыну: возьми Постю в жёны на моё место. Она тебя любит, и сына полюбит, но она умная и твёрдая, будет ему и нянюшкой и наставницей. Будет вас обоих беречь, наставлять, держать…
– Гуща, я слыхала, она крещёная. Я когда в церковь хожу, всегда свечку ей ставлю, а какой святительнице – не знаю, какая приглянется…
– Святой Анне…
– Я тоже так гадала – она вся такая… Гуща, ляг к стенке: я Аюшку проведаю, он спит раскинувшись, да и утром первой вставать – разбужу…
– Не забудь добрую одежду Аю собрать – поедем в Татарки…
– Мне с вами?
– Нет, тут дело большое, обговорим в мужиках. Коли всё сладится, они все сами приедут прощаться. Тогда наревётесь.
– Значит…
– Да. Им в степь: Арслан-апа теперь князь, повыше Пронских – Ряполовских, почти вровень с Велим Рязанским.
– Застолье здесь готовим?
– Непременно, но тут уж…
– Да хоть сей час явись, пока по Гущам идут, столы застелим, первую закуску поставим – пока распробуют, уже и пир накрыт. Ну, спи!
– И ещё… Сходите, приберите в терему, занесите, что надо… Печи протопите… Помянем, посидим…
– Гуща, всё сделаю – поправлю. Отставь думу – утро вечера мудренее. Спи: за ночь всё в голове утрясётся…
Выехали утром по первой выти, не по дню принаряженные: в шапках с кистями, сапогах с напуском, поверх кафтанов епанчи-летники – пока собирались уже взопрели: солнце накатывало жарой. Гуща, Севрюк, Сом, Лют на конях в доброй сбруе – и на игручем маштачке Айка, одетый под боярского сынка покрытый мохнатым колпаком. Сидел как в креслице в высоком немецком седле с держащей поясницу охватистой задней лукой.
Дрыгал ножонками, натягивал и отпускал поводья, покрикивал: