Того, кто так хорошо отражался в зеркале на дверце шифоньера, Амедео Модильяни не любил. Во-первых, за то, что рисовал тот и брился всегда левой рукой, будучи неправдоподобно плоским, а во-вторых, за то, что всячески и с успехом себя ему противопоставлял. Нет, он не прекословил – если художник молчал, то безмолвствовал и он, но не давал и слова сказать, стоило только человеку открыть рот. Началось всё с невинной, шуточной попытки побеседовать, а закончилось бесконечной и безжалостной дуэлью взглядов – всегда успешной для того, кто в зеркале, скоротечной и беспощадной, то восходящей к постыдной брани, то еле слышимой. Зеркало было самым частым местом их встреч, но случалось пересекаться также и в пространствах иных, где знакомый образ был легко узнаваем на любой водной глади, в витринах магазинов и в тёмном стекле бутылок… Уединиться было трудно, чувство несвободы и постоянный пригляд порой приводили Модильяни в неистовство и тогда окружающие, не понимая причины, пугались этих внезапных приступов ярости – ведь даже в парке и на бульваре находил он своё отражение в любой грязной луже. Хотя, если постараться, можно, наверное, вспомнить места, где никогда не встречал он своего двойника, например, в какой-нибудь бедной церкви, там, на родине, в далёком Ливорно, где цветное стекло лампад и витражей всегда мутноватое и ничего мирского не отражает… Иногда, как правило, по ночам, посещала его пугающая мысль – уж не безумен ли он, коль скоро так мешают ему жить любые внимательные глаза. Многие, кто видел нарисованные им портреты, безуспешно искали на этих ликах признаки хоть какого-нибудь взгляда, и каких только предположений на этот счёт он не наслушался. Глупцы, они должны были быть счастливы, что никто из них не увидит собственного отражения в чужих зрачках! А если бы это у них стало вдруг получаться, то уж не наслаждаться им с того момента ничьими объятиями, ибо где, как не там, глаза человеческие ближе всего друг к другу?
– Присмотритесь сами, – рассуждал он вслух – и вы найдёте множество признаков неутихающих битв с самим собой. О рисовании неудобной рукой я уже говорил, замечу ещё, что кольцо (память о матери) живёт у него на левой руке и, стало быть, он, в отличие от меня, человек женатый… И появляется он только на свету, в темноте же растворяется и, сколько не всматривайся, даже в самом большом зеркале его не найдёшь, словно и нет его вовсе…