В обычной жизни – с её неприкаянностью и сомнениями – старался художник о своём двойнике не вспоминать, но, не смотря на все усилия, убежать от себя не получалось, и это вечное бегство по кругу от самого себя приводило его лишь к новым холстам, краскам и карандашам, как к новой, безуспешной попытке обрести свободу и обновиться. Но вот, в последнее время стало ему казаться, что и в живых беседах с другими людьми, говорит он с ними удивительным, двойным голосом, этаким идеальным дуэтом. Да-да, и даже в моменты очень личные, когда третий, как говориться, лишний. Но вот кто именно из них пребывает в таком незавидном качестве, всё чаще приходилось гадать. Мысли были какие-то рваные, невесёлые, заводившие всё дальше в тупик. Странным оказалось, однако, что и двойник его, мелькавший в зеркалах то тут, то там, в такие моменты тоже приобретал вид печальный. Вовсе не радость победы жила на его лице, а растерянность и ожидание помощи. И подумалось однажды мастеру:
– Уж если мы обречены на вечное противостояние, уж коли даже диалога не получается, то может быть имеет смысл сразиться с ним его же сокрушительным оружием? О, эти глаза! – не будут больше отражаться в них ни я, ни кто либо другой. Пусть попробует теперь пожить в темноте, ходить на ощупь, и тогда перестанут быть ему заметны все мои слабости и непотребства, всё за что мне бывает так стыдно . И тогда смогу я свободно перенести на холст только то, что меня волнует, и моими, только моими глазами буду я смотреть на мир.
Между тем, Леопольд Зборовский, оправившись от первых потрясений, стал частым гостем у Модильяни. Зная, что художник очень трепетно относится ко всякого рода помощи, как правило отвергая её, он всё-таки приносил с собой в комнатку Моди кое-какую еду, и под скромную трапезу шли у них недлинные беседы. Недлинные не потому, что поэт спешил по другим делам, нет, но больше из-за того, что сам художник тяготился своим неумением разговаривать подолгу. Нельзя сказать, что Зборовский был Модильяни неинтересен, скорее наоборот. От него всегда можно было узнать о знакомых, его мнение о картинах обитателей художественных студий и бедных мансард было искренним, хотя и не всегда лицеприятным . Кроме того, этот не очень удачливый торговец передавал художнику время от времени небольшие деньги за проданную картину – такое случалось. Но чаще бывало, что никто не покупал работы Модильяни, и тогда Леопольду Зборовскому удавалось уговорить Моди взять от него хоть какую-нибудь мелочь, чтобы пережить особенно трудные дни и недели. Однажды Модильяни, по своему обыкновению, не смотря в глаза собеседнику, предложил поэту позировать для портрета: