К Баранову же самому силы помалу прибывать стали – и людьми, и оружием, и запасом боя огненного – и с Уналашки алеутской, и с того берега океана>48. А посреди лета он самолично прибыл в Якутат на одном корабле с твёрдым желанием идти дальше на Ситку. Кусков же стоял на том, что по дурному времени погодному байдарки сопроводительные может разметать, что тлинкитам очень на руку будет. Тогда Баранов, времени не теряя, заложил к постройке ещё два корабля малых для похода на будущий год. Сам же вернулся дела вести на Кадьяк, Кускову оставив по сотне русских промышленных да алеутских и коняжских партовщиков с каюрами.
Тогда случилась ему подмога очень сильная, ибо в самой середине лета прибыл на Кадьяк военный корабль большой с пушками многими>49. Потому Баранов пошёл на Ситку силой могучей аж на трёх собственных кораблях, да ещё с теми двумя, что на Якутате были построены, и с партией на байдарках человек до тысячи, а главное с кораблём большим пушечным.
Причём, партовщикам из алеутов да чугачей с конягами в Якутате ружей было выдано много, чего русские прежде не делали, опасаясь их верности невеликой, особо алеутской, коим не верили они совсем, ибо прежде изрядно с ними повоевали. Русские и алеуты, каждый по-своему, рассказывали о войне той, меж ними случившейся, которую ещё помнили их старики. Тогда испытали свою удачу алеуты, чтобы освободиться от русских и за поборы с обидами многими отомстить. Перебили они много промышленных русских и иноплеменных партовщиков и каюров, с коими те в их земли пришли, а жила их и четыре корабля сожгли. За что русские потом сами перебили их без счёта и в неустройство привели отчаянное. Да так, что осталось их из всего народа едва один из троих, а то и четверых. Тогда покорились они судьбе своей и стали как камчадалы те, с которыми русские к ним явились.
В мудрости своей Баранов большой корабль отправил к Ситке своим ходом, а сам пошёл кружным путём через куаны разные, дабы оные устрашить посильнее, в чём и преуспел изрядно. Первыми замирились с ним Акой и Хуна, сами к нему послов своих со смиренными просьбами выслав. Причём, более всего о том радел тот самый Джиснийя, который помимо выгод личных и о сыне своём беспокоен был, что у Баранова аманатствовал. Потому после замирения общего и сам при правителе русском остался толмачествовать и в переговорах посредничать.