– Мене Олухом кличутъ! Послуси, а даждь обычай дружества меж нами, а? Купно бо нам справитися со всем зело легко буде!
Плешивецъ боязливо воззре на Олуха, а посем со интересом воззре на цедило в деснице его. Простер к нему руку свою, но внезапу остановися, не желая нужду в нем явити. Познав, яко пред ним холоп сугубо безвредный, Плешивец воспомяну мнения своя бредовыя, идеже мнил себе не послушником, а самым протоиереем, и сотвори вид, будто предъ ним стоит отребье полное, а он сам – благородие в третием колене. Попытася совлещи с очей своих взглядъ жертвенный, после чего восстав во весь свой рост, воззре на Олуха свысока, и рече ему гласом вельможным:
– Олух, речеши, ну-ну, – отведал Плешивец имя его на вкус, а посем продолжил, – Что ж, аз не прекословлю, но ты должен еси отдати ми цедило сие, понеже без него личина моя противогазная без пользы будет, мы просто не возможем войти во пределы заводские. Но не скорби, яко токмо обрящу иную личину, аз той часъ вернуся, и мы купно отправимся на копание в развалинах оных. Что речеши?
Плешивец подивися тому, с коей четкостью и гласом он се изрече, будто речь сию готовил от самаго рождения, и воззре на деяния холопа. Сам же холоп возрадовася, он уверовал в реченное ему и возрадовася, но все же в нем закралися сумления некия. Он воззре Плешивцу во очи, а посем вопроси:
– Истинно? А ты мя не обольстиши?
На что Плешивец сперва сметеся, яко бояшеся зрети во очи кому-либо долее мига единого, но четко вбив себе во главу, яко предъ ним стоит таковой же дурак, яко и он сам, он все же сумел устремити свой взгляд на глупые очи Олуха. Взгляд Плешивца был ложно серьезен, но вскоре сменился спокойствием. Плешивец разсмеяся и похлопал Олуха по плечу, рек ему:
– Что ты! Мы вайаторы, друг другу не льстим! Тебе вообще первое время даже ничтоже творити не придется! Сможеши праздным быти время некое! Но посем, аз ожидаю от тебе полнаго отдания в труде нашем!
Удивительно, сколь Плешивец былъ велеречив. Подобное красноречие было свойственно Чаровнику, его прошлой, лучшей версии самого себе, но никако же Плешивцу. Воззрев на Олуха, узрел он, что словеса его возымели действие, заставив того сначала мало помыслити, затем закивати своей пустой главою и отдати свое цедило.
– Что ж, держи…
Олух простер Плешивцу цедило, отчего у того заблестели очи. Он медленно простер к нему свои длани, а затем с криком: