Гибония - страница 5

Однажды она спросила наставника:

– А если Келеста не чёрная дыра, а глаз?

Он посмотрел на неё долго, задумчиво.

– Тогда, может быть, – ответил он, – кто-то всё это время смотрит сквозь нас.

Эта мысль запала ей глубже, чем любая формула.

И в детских снах Аиана видела не чудовищ и провалы, а великое око, парящее в безмолвии, наблюдающее – не судящее, не вмешивающееся, просто знающее.

И чем старше она становилась, тем яснее было: Келеста зовёт не разрушить, а открыть.

Но открыть что – и куда?

Годы шли, и Аиана погружалась в математику кривизны пространства, изучая сплетения времени и материи, вычисляя траектории, которых ещё не существовало. Она видела Вселенную не как бесконечный хаос, а как симфонию частот, в которой каждая нота – это формула, каждая пауза – черная дыра.

Однажды, наблюдая за Келестой, она записала в дневнике:

«Если бы свет мог говорить, он бы шептал о том, как пробирается сквозь черные дыры.

Если бы время могло петь, его голосом была бы гравитация.»

Она исследовала Келесту, строя сложные модели её поведения. Каждый день она спускалась по цепям чуть ближе, наблюдая за тем, как свет изгибается вокруг горизонта событий. Но чем больше она смотрела, тем больше понимала: Келеста не просто поглощает материю. Она оставляет следы.

Это были не просто случайные вспышки энергии. Это были паттерны.

Шепот черной дыры, скрытая симметрия в хаосе, пульсация скрытых коридоров реальности.

И Аиана чувствовала: если кто-то сможет разгадать этот код, он поймет природу самого времени.

Всё начиналось ещё в детстве. Аиана всегда тянулась вниз, к самому основанию цепей, туда, где реальность казалась менее определённой, где гудела Келеста, как приглушённый аккорд в симфонии Вселенной. Тогда она ещё не знала уравнений, не понимала природы искривлений, но интуиция подсказывала – внизу есть что-то важное.

Её первые спуски были наивными и безрассудными. Она крепила к поясу старый магнитный стабилизатор, найденный в заброшенной лаборатории, записывала в блокнот траектории качания, рассчитывая углы и напряжения цепей – ещё не точно, но с жадным рвением.

Каждый раз, когда она опускалась слишком глубоко, пространство начинало «плыть», как жидкий голографический слой. Цвета исчезали, звуки становились глухими, а цепи начинали вибрировать в такт с каким-то невидимым пульсом.