«Что это было?! Что это было?!» – судорожно думала она, ковыляя к дому и оглядываясь на всякий шорох. У себя в спальне она с головой замоталась в плед и не меньше получаса просидела в этой шерстяной берлоге, мысленно перекладывая детали произошедшего передом назад и задом наперёд. К ней заглянула Тутия: «Ну что ты вопишь и топаешь? Снова клопец-зловонец на малине?» Голос тётушки ощущался как сквозняк, нашедший просвет в пледе. Лалика усерднее закуталась, нахохлилась птичкой и прищурилась. Тётушка, зайдя в мысленный тупик, отступила, в целом удовлетворённая тем фактом, что внешне дитя невредимо, а что там у девчонки в фантазиях, это глупости мелкого помола. Но какой же было ошибкой недооценивать грандиозность воображения Лалики. Она точно была иной породы, из других ингредиентов, с дополнительным, неземным, набором чувствилищ, нездешняя, особенная, одним словом, – подросток.
Обездвиженная тугими объятиями пледа, она почти успокоилась, пригрелась и впала в дремоту с открытыми глазами, как с ней обыкновенно случалось после рыданий или горячей ванны. Комнатка, местами салатовая, местами пюсовая, медленно закружилась с плавностью шеллаковой пластинки, и рисунки овечек на стенах смазались в одну бесконечную белую горизонталь. В голове сладкозвучно зашипела игла граммофона, предвосхищая воспоминание о песне, услышанной год назад в лавке на улице Рыбице: «Rubino, – голосил из солнечной трубы иноземный певун, – Rubi… Rubino…» Наверное, это была песня о рубиновом закате, о влюблённом рубиновом сердце или, как минимум, о рубиновом вине. «Рубирубино», – захлебнувшись радостью, пропела Лалика вслед за призраком граммофона.
Всё случилось год назад, как раз в канун осеннего праздника Медолея, когда на главной ярмарке сельские жители хвалятся выдающимися экземплярами урожая, а городские – платёжеспособностью. Граммофонная лавка на улице Рыбице устроилась лучше всех других местных магазинчиков – на небольшом возвышении, подпираемая с обоих боков серыми слепыми стенами жилых домов, и на этом отличии особенно притягательная для посетителей своей ослепительной, золотящейся витриной. Даже можно было подумать, что улица имеет отношение к рыболовству, иначе как назвать ловлю покупателей на столь блестящую приманку. Величественные тела граммофонов, каким-то чудом всплывших из прошлого в полной сохранности, бесцеремонно раскорячились на полках, копируя разморённых полднем экзотических зверей в зоосаду. Насусаленные, кряжистые, в переплетённых узорах нечитаемых фантазий старых мастеров, они забавляли не только налипшую слюнявыми мордочками на стёкла витрины малышню, но и экзальтированных барышень с пакетами свежей выпечки, и заплутавших в недобровольном беспамятстве старичков, вдруг признавших в одном из товаров любимую вещицу своей юности.