Странно было слышать о гимнастике и образовании от неё, женщины тучной и всерьёз озабоченной лишь борьбой с розоцветной плодожоркой в огороде. Лалика тут же живо представила себя за оздоровительными упражнениями посреди тёмного леса: в сиротском сером костюмчике, обнажающем её щуплые плечи и коленки, и с коротко обрезанными волосами. А Кура не унималась, перескакивая в своей аргументации от притворно ласковых увещеваний до угроз крапивными розгами. Лалика вдруг задумалась, было ли это тётушкино домашнее прозвище или настоящее имя, а если так, то было ли оно полным или сокращением от Куралесы, а может, Курасанны. Но что не вызывало сомнений – это имя ей очень подходило. Напористая и громогласная, она постоянно пыталась клюнуть собеседника в лицо.
А вот тётушка Тутия была канонической старой девой, или, как говорят в простонародье, цветком недотрожицы. Конечно, сравнить её с цветком было бы большим поэтическим преувеличением, но так уж говорят. Зубки у неё были такими крохотными, что при наличии полного набора в тридцать две штуки всё равно казалось, что их не больше шести. Говорила она всегда тихо, как носом в чашку:
– Всё же это сиротский приют. И бедняжке придётся расстаться с Мутой.
– Не драматизируй, – отмахнулась Кура. – Ей пора дружить с людьми, а не со зверьём.
На этой фразе Муту слегка заинтересовала тема дискуссии, и она – точно после прогулки по песочному пляжу, вся усыпанная пряничными крошками – развернула пуховые уши в сторону говоривших.
– К тому дню, когда девчонка превратится во взрослую образованную барышню, меня уж под землю утащат кроты, – без этой излюбленной присказки Куры не обходился ни один разговор о будущем племянницы. Хоть Лалика и считала себя девочкой не злой и такая цена ей казалась слишком высокой, всё же иногда она подумывала об этом дне и даже мысленно его подгоняла.
Руззи кряхтел, подрагивал бородой и потирал шею с настойчивостью моющегося бобра. Он относился к Лалике с той мерой привязанности, которой хватило бы лишь на выращивание репы. Да и оспаривать решения супруги он был не в силах, потому больше не проронил ни слова.
– Я хотела подсластить новости цукатными пряниками, – защебетала Тутия и стала растерянно озираться, судорожно придумывая, чем бы заменить пропавшее угощение. Кура и сама плохо скрывала двойственные чувства, которые неизменно сопутствуют воспитательскому долгу, но от напряжения в её голосовом инструменте порвалась самая звонкая струна, и теперь слова звучали почти зловеще: