Его голос прозвучал твердо:
– Три таланта афинским серебром!
Возмущение на лице Хаммона сменилось удивлением, потом интересом. Он наклонился к уху стоявшего рядом Мелькарта, Верховного жреца в фиасе. Оба быстро переговорили на ханаанском языке. После этого предложение гостя обсудили все члены коллегии.
Прежде чем кивком головы подтвердить свое согласие, Верховный жрец бросил на галикарнасца беглый оценивающий взгляд.
– Когда будут деньги? – с требовательной интонацией спросил Хаммон.
– Я не обману! – горячо зашептал Геродот. – Ты мог убедиться в том, что я держу слово… Серебро хранится на корабле… Мне просто надо за ним сходить… Вернусь до окончания церемонии.
– Хорошо, – помедлив, согласился финикиянин.
И потребовал:
– Давай быстрей.
Галикарнасец торопливо отступил назад, выбрался из толпы, а затем бросился вниз по улице в сторону порта. Он не видел, как за его спиной Верховный жрец выступил вперед, чтобы объявить о замене человеческого жертвоприношения криоболием[73].
Свое решение глава фиаса объяснил собравшемуся народу тем, что Тиру не грозит вражеская осада или эпидемия Черной смерти, а значит, нет необходимости задабривать Мелькарта детской кровью. Вскоре гиеродулы привели из храмового загона трех жертвенных баранов.
Харисий не стал отговаривать друга, просто сказал:
– Мой совет тебе не нужен… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Хотя цену ты предложил заоблачную.
Геродот благодарно обнял морехода.
Когда галикарнасец вернулся к храму, священный участок все еще был заполнен тирийцами. Гиеродул помог Геродоту и двум матросам, толкавшим тачку с сундуком, пробраться сквозь толпу к жертвеннику.
Геродоту сразу бросилась в глаза залитая кровью мраморная столешница. К тошнотворному запаху сырой плоти примешивался исходящий от курильниц сладковатый аромат благовоний и сильный рыбный дух из корзин с засоленными дарами моря.
Взглянув на наиск, он увидел в нише кучу потрохов под пропитанной оливковым маслом ветошью. Тогда галикарнасец быстро перевел взгляд на то место, где раньше стояли дети… Их нет! Теперь там толпились адепты.
Сердце Геродота рухнуло. Он побледнел, ярко представив себе, как над телом распластанного на столешнице ребенка поднимается топор, чтобы перерубить его тонкую шею, а затем лезвие ритуального ножа вспарывает ему живот, откуда вываливаются внутренности.