Он остановился на пороге. Мир внутри казался… законченным. Ничего не требовалось. Всё уже происходило. Без него.
Стиральные машины гудели, каждая в своём углу, будто машины жевали чужие воспоминания. Вода кружилась, текстиль отжимался, барабаны мерно вращались – и всё это было одинаково. Совершенно. Беспощадно. Умиротворяюще.
Сделав шаг вперёд, чувствовалось, будто не входил, а впадал – в тепло, в равнодушие, в безличность. Линолеум под ногами слегка продавился, мягкий, местами чуть вздутый. Свет из потолка бил мертвенно, всё было одинаково освещено, и оттого – ничто не выделялось.
Он выбрал стул у стены. Пластиковый. Неудобный. Идеальный.
В этом помещении не было жизни. Только циклы. Циклы, циклы, циклы. Стирка. Полоскание. Отжим. Повторить.
Григорий уставился в одну из машин. Бельё крутилось – полотенце с рваными краями, чёрные носки, которые пытались скрыться в глубине барабана, детская футболка с динозавром. Он даже представил мальчика, который будет её надевать, – с широко раскрытыми глазами и верой в чудеса. Слишком добрый для этого мира. У таких потом ломаются спины.
Он подумал, что всё это – чьи-то дневники. Записанные на ткани. Словно кто-то пытался стереть все записи – кровью, потом, бытовой химией.
Он почувствовал странную зависть к вещам. Они могли стать чистыми, в отличие от него.
Он провёл ладонью по стулу. Пластик был тёплый. Безошибочно гладкий. Ни за что не зацепиться. Ни капли шероховатости. Ни намёка на дефект.
– Всё под контролем, – раздалось шёпотом.
И в этом шёпоте не было ни радости, ни иронии. Только – усталость.
Люди двигались плавно, как будто их учили. Женщина поправляла бельё, бросала его в машину с какой-то неуместной мягкостью. Ребёнок в куртке с капюшоном смахнул нос рукой и снова уткнулся в планшет. Мужчина за стойкой сортировал одежду, как будто собирал пазл из чужих частей.
Все были… как надо. Никто не выделялся. Никто не ломался. Никто не задавал вопросов.
И в этом было что-то страшное.
Григорий смотрел на них, как на витрину. Они делали всё “правильно”: улыбались ровно настолько, морщили лбы на нужных словах, касались кнопок машин с уверенностью, как будто точно знали, что делают.
Все эти тела. Все эти движения. От них пахло порошком, комфортом, нормой.
Он представил, что каждая из этих фигур – не человек, а оболочка. Под гладкой тканью – пустота.