– Да, – выдохнул он, и это слово прозвучало как приговор.
Она не заплакала. Не стала рвать на себе волосы. Просто кивнула – один резкий, отрывистый кивок, каким отдают команды перед атакой.
– Тогда я еду с тобой.
Он сорвался с кровати как ракета, простыни взметнулись за ним белым вихрем и бесшумно осели на паркет. Тело напряглось в одну сплошную мышцу, кулаки сжались до хруста в суставах. Его глаза – всегда такие расчётливые, безэмоциональные, как оптический прицел в замороженном состоянии – теперь горели диким огнём. Зрачки расширились, поглотив радужку, превратив взгляд в две чёрные бездны, окружённые кровавыми прожилками.
– Ты… – голос сорвался на хрип.
– Ты вообще понимаешь, куда?
– Лучше, чем ты думаешь, – она поднялась, и лунный свет обрисовал ее силуэт сквозь тонкую ткань ночнушки.
Он схватил ее за плечи, пальцы впились в кожу. Но она даже не дрогнула, лишь приподняла подбородок – вызывающе, дерзко.
– Это не твое решение, – прошептала она, прижимая ладонь к его груди, прямо над бешено колотящимся сердцем.
– Я не твоя пленница. Я твой тыл. Твоя крепость. Твой последний рубеж.
Где-то в саду, за распахнутым окном, зазвенела соловьиная трель – нарочито яркая, переливчатая, бесстыдно прекрасная в своей простоте. Каждая нота звенела, как колокольчик, насмешливо рассыпаясь в ночи. Совершенно неуместная. Совершенно нелепая. Будто сама природа, глухая к человеческому горю, решила подчеркнуть весь абсурд их положения – там, за окном, жизнь продолжала цвести буйным цветом, в то время как здесь, в этой комнате, мир рушился на части.
– Принеси мой блокнот, – попросил он, и голос его звучал как скрежет гусениц по асфальту.
Когда она вернулась, он сидел на краю кровати, его спина – рельефная карта всех их сражений – напряглась под ее взглядом.
– Читай, – протянул он потрепанную тетрадь, раскрытую на знакомой странице.
Ее голос сначала дрожал, но быстро окреп:
– "Ты – мой последний патрон…"
Слова повисли в воздухе, густые и тягучие, как пороховой дым после точного выстрела. Казалось, даже время замерло, затаив дыхание, пока последний отзвук фразы медленно растворялся в пространстве.
Он стоял неподвижно, пальцы непроизвольно сжимаясь в кулаки, будто пытаясь ухватить ускользающий смысл сказанного. Его тень на стене казалась больше и темнее обычного, как предвестник чего-то неотвратимого.