Престон шел по коридору, деловито просматривая заметки на планшете, его пальцы быстро скользили по экрану, отмечая важные пункты с точностью хирурга, делающего надрез. Наконец-то удалось договориться о встрече с Марком Тейлором – автором, который последние три месяца игнорировал все звонки и письма, словно растворившись в собственном высокомерии. Этот человек вел себя так, будто его рукописи были не текстами, а священными свитками, а издательство – всего лишь скромным храмом, удостоенным чести их печатать.
Он направлялся к рабочему столу Амели, чтобы сообщить ей о встрече и проследить, чтобы все материалы были готовы – или, по крайней мере, существовали в каком-то узнаваемом виде. Но когда он подошел, то замер на месте, застыв в дверном проеме, будто наткнулся на арт-инсталляцию под названием «Творческий процесс во всей его красе».
Стол Амели напоминал поле битвы после сражения: повсюду были разбросаны бумаги – одни аккуратно исписаны пометками, другие смяты в порыве творческого отчаяния, третьи выглядели так, будто их пытались съесть, передумали и выплюнули обратно. Цветные ручки валялись в беспорядке, словно после попытки создать радугу, но что-то пошло не так. Пустые стаканы из-под кофе с темными подтеками на дне свидетельствовали о бессонной ночи – или, возможно, о нескольких. Несколько смятых стикеров, прилепленных к монитору, кричали яркими буквами: «ПЕРЕПИСАТЬ!», «ПРОВЕРИТЬ!», «НЕ ЗАБЫТЬ!» – последний, кстати, был перечеркнут и дописан: «…слишком поздно».
А в центре этого хаоса… спала сама Амели.
Она сидела, склонившись над столом, уткнувшись лицом в стопку черновиков, словно они были единственной подушкой в этом мире – если, конечно, твоя идея комфорта включает в себя вдыхание бумажной пыли и риск проснуться с текстом, отпечатавшимся на щеке. Ее длинные волосы, обычно собранные в небрежный хвост , сейчас рассыпались по плечам, образуя водопад, скрывающий часть лица – и, судя по всему, служащий идеальным укрытием от дневного света и начальства. Одна рука бессильно свисала со стула, пальцы слегка подрагивали во сне, будто даже в бессознательном состоянии она продолжала печатать. Губы шевелились, бормоча что-то невнятное – возможно, спор с воображаемым редактором или диалог с персонажами, которые отказались вести себя так, как задумано. Она сладко посапывала, издавая тихие, почти детские звуки похожие на мурлыканье.