Мне довелось знать Владимира Николаевича Долгорукова, потомка этого знаменитого рода, когда он носил фамилию Владимиров – позорный псевдоним, свидетельствующий о постоянном ужасе перед советской властью, о преследованиях, которым он подвергался и которые привели его к заболеванию тяжелым недугом – боязнью пространства. Под этой безликой фамилией он и издавал свои книги для юношества, свои переводы, в частности, Лабиша, предисловие к которому я помогала ему писать. Я тогда только окончила Институт иностранных языков, и Владимир Николаевич попросил меня поработать для него в библиотеке. Я удивилась и спросила отца, почему он не хо чет это сделать сам, так как не была еще уверена в своих силах, на что отец мне ответил, что Владимир Николаевич не может добраться до библиотеки из-за предельно расстроенной нервной системы. Меня это поразило: я была девочкой и не замечала этого болезненного состояния Владимира Николаевича, какчасы появлявшегося в нашем доме в Померанцевом переулке, 8, куда он приходил ежедневно, чтобы поработать в тишине под лампой в дальней комнате (бывшей приемной моего деда – известного в Москве врача Василия Дмитриевича Шервинского), где в ту пору ему предоставлялся кров уже моим отцом. Ко времени работы над Лабишем Владимир Николаевич жил уже не в нашем доме, а в Молочном переулке у Остоженки.
Утреннее появление Владимира Николаевича сопровождалось раскатистой блестящей французской речью, пересыпаемой острыми шутками. На вопрос, какая сегодня погода, он отвечал: «Не погода, а телесное наказание» и указывал на свое «промокаемое непалъто». Скромное, поношенное платье Владимира Николаевича не мешало ему выглядеть представительно и элегантно. Высокий рост, гладко зачесанные темные волосы, темные, как вишни, большие глаза под густыми бровями, крупный выдающийся нос, полоска черных усов, на пальце – тяжелый золотой перстень с сапфиром, единственная память о былой роскоши.
По рассказам отца, который знал Владимира Николаевича с юности по Поливановской гимназии, где они оба учились, детство Владимира Николаевича прошло в очень богатой аристократической среде. Семейный быт во многом определял жизнь мальчика и его братьев, их было двое или трое. Воспитанием детей занимались, главным образом, гувернеры, из которых чаще всего Владимир Николаевич вспоминал француза М. Portier.