Тишина повисла в воздухе. Даже холодильник вдруг замолчал.
Я стояла посреди комнаты – не как враг, не как предательница, а как женщина, уставшая просить тепла у пустых стен.
Я спустила чемоданы вниз. В гостиной было полутемно – лишь слабый свет от торшера освещал его фигуру. Алексей сидел, опустив голову, как будто на его плечи вдруг рухнул весь наш общий десятилетний брак. Я не знала, дышит ли он, думает ли, ненавидит ли меня.
Но он поднялся.
Медленно, будто каждое движение причиняло боль. Подошёл к чемоданам, провёл пальцами по ручке одного из них и тихо сказал:
– Не стоит собирать их вещи. Я сам уйду.
Я застыла.
– Сниму квартиру, поживу там. Не хочу, чтобы дети опять дергались, переезжали, срывались с привычного. Их психика и так… – Он запнулся. – Не хочу ещё сильнее всё испортить.
Я не знала, что сказать. Он говорил почти ровно, но голос был наполнен странной горечью – не яростью, не обвинением, а чем-то глубже. Как будто он уже давно прощался – не только со мной, но и с собой прежним.
– Завтра соберу свои вещи, – продолжил он. – А если ты так переживаешь за личное пространство… могу и ключ оставить. Хоть теперь это и больше не мой дом.
Я шагнула вперёд, но он уже отвернулся, словно это был конец реплики в спектакле, финальный аккорд.
– С детьми, – добавил он, – я буду встречаться тогда, когда я этого захочу. Это не обсуждается. Ты не имеешь права мне это запрещать. Они мои дети не меньше, чем твои. Что бы ты себе ни решила.
Он снова сел в кресло, устало, тяжело, как будто с каждой секундой становился старше на год.
Я смотрела на него – на человека, которого когда-то любила до дрожи, которому доверяла свою жизнь… и которого предала.
А теперь он отдавал мне дом. Отдавал детей. Отдавал ключ. Но вместе с этим он забрал что-то большее – веру в то, что это когда-нибудь можно будет исправить.
Через несколько дней наступили выходные. Дом казался пустым, как будто вместе с вещами Алексей забрал и воздух, и тепло, и ту невидимую нить, что раньше связывала нас хоть как-то. Он уехал тихо. Без сцены. Просто исчез. Лишь одиноко оставленный комплект ключей на тумбочке напоминал о финале.
А Влад… Влада выписали. Синяки сменились желтизной, швы затянулись, но в его взгляде поселилось что-то новое – темное, непроглядное. Мы почти не говорили. Он просто сказал: