Все предметы, вещи, части тела, мысли, даже слова, какие-то ненужные, ни о чем, чужеродные чуду, – постепенно, как бы нехотя возвращались в явь, обыденную и ничем не примечательную. Мужчина и женщина лежат в постели, просто лежат, ее голова – у него на плече, по ее лицу пробегает светлая тень и исчезает, будто перегорел фонарь за окном, он курит и болтает о чем-то своем, ему, кажется, безразлично, слушает ли она его, она ли это. Все позади, а впереди – сколько лет, сколько зим?
Я уже злилась на себя, что опять сорвалась по первому его зову – что за бесхарактерность такая! И где я потеряла свою гордость? Да нигде не потеряла – попробовал бы кто-то другой вот так: срочно бери такси и приезжай – умопомрачительно; многие пробовали, очень многие – и так, и этак – и получали гордый афронт. А как же – я себе цену знаю. Тинка права сто раз – он моего мизинца не стоит.
Или как там в таких случаях говорят – подметки моего хрустального башмачка не стоит (нонсенс, наверное), но все равно – он ни того, ни другого не стоит. Ни третьего. И главное – меня не стоит. Я – личность, незаурядность, меня все знают и очень ценят и благосклонностью моей дорожат. И я на самом деле неприступная и очень замкнутая. Мужчины вокруг меня вьются чуть не с детства, я к этому привыкла. Не стану ханжить – иногда очень даже приятно. А иногда – так вдруг неинтересно все.
Но почему же, почему с ним – без всяких рассуждений: готовность номер один всегда, в любых обстоятельствах. Тинка права, конечно, права, она говорит, что я бросила бы мужчину в своей постели, если б он позвонил. Да, наверное, бросила бы. Хотя, честное слово, он не лучше многих других любивших меня и тех, кого любила я. Конечно, любила, а что ж. Это так глобально: люблю только его и хочу лишь его одного. Да. Но сколько лет, сколько зим, сколько пустых лет и зим без него. А чудо – только с ним. Это зигзаг моей судьбы. Ошибка природы, причем непоправимая.
Поэтому что бы Тина сейчас ни сказала, а она и оскорбить, и унизить меня может, – только остановить ей меня не удастся: я поеду к нему. Поеду. А после буду перебирать все обиды и думать, что это – последний раз. Этот – точно последний. И гордость у меня есть. И нет в нем ничего особенного. Он постарел, обрюзг и поутратил свою мужскую силу. Сам только, кажется, ничего этого не замечает – уже бредущей по пятам старости не замечает, она еще пощадит его, пожалеет, хоть и древняя старушенция, но женщина все же, может, и у нее когда-то такое чудо было, как у меня с ним. И она ради чуда его побережет, без всякой выгоды для себя, бескорыстно. От нее-то он ведь все равно никуда не денется, она его отыскала в толпе и миссию свою исполнит, но спешить ей некуда: наши зимы-лета – ничто перед вечностью.