Я ее понимаю, бедную крошку, едва научившуюся ходить и говорить, – я ей была совершенно не нужна, я явилась первым существом, посягнувшим на безраздельную любовь, которая была ей отпущена, может быть, за всю жизнь только однажды, всего на один год и девять месяцев. Мама и папа обожали ее, меня никто не хотел – не было места для второго ребенка, не было денег, казалось – и сил не было. Но – аборты запрещены, мама и так однажды рискнула, «подпольно»: в комнате у соседки, а папа ассистировал. Все едва не закончилось трагически.
И вот я родилась. И у меня, оказывается, уже была Тина, а у Тины – появилась я. Она долго привыкала ко мне, прислушивалась, приглядывалась, принюхивалась, дотронется – и отдернет руку, положит игрушку в коляску – и тут же отберет. И глаза печальные-печальные, и слезинки дрожат на ресницах. Первая обида, первые серьезные переживания, испытания чувств, первое «за что?» – и все из-за меня.
Мне бы ее пожалеть. А я ненавижу.
То есть я ее жалею, еще как жалею, я просто устала от этой жалости, растянувшейся на целую жизнь. А может, жалость с годами атрофировалась. В конце концов – ничто не вечно…
Вот она, маленькая, худенькая, в круглых очочках, сидит, забившись в дальний угол за шкафом, – читает, а в казаки-разбойники, между прочим, играть не умеет, и в круговую лапту – тоже, и на велосипеде так и не научилась. И я страдаю из-за нее так, что душа моя от отчаяния превращается в маленькую льдинку, я вся холодею от ее неумелости и своего бессилия, я готова сделать для нее все – стать ее глазами, ее руками, внедриться в нее и оттуда, изнутри попробовать переделать – все, что, по-моему, не так, не правильно. Я хочу, чтобы моя сестра была совершенством во всем, чтобы все восхищались ею и завидовали мне, – ведь она моя. И ничья больше.
За что же я так ненавижу ее?
За очки, которые носит всю жизнь, не снимая, так и не рискнув заменить их линзами? За исходящий от нее жар и острый запах неутоленной любви – горький, как трава забвения? За ее неизбывную женственность? За то, что затворница и любит тишину? За домовитость и нетерпимость к фальши? За прямоту, резкость, несдержанность – невзирая на лица? За материнскую преданность всем, кого любит? За то, что опекает меня так беспощадно, будто она мне и мама, и папа, и муж, и сестра, за то, что все на себя взвалила?