Или за то, что я на нее совсем непохожа? Совсем-совсем, ни в чем. Неужели за это?
Или за то, что мы вдрызг, до полного износа испереживались друг за друга, ежесекундно сверяя стрелки часов, чтобы, упаси боже, не возникло пробела между нами? За то, что так тесно переплелись наши жизни, что в этом замкнутом объеме не хватает воздуха на двоих?
За это я ее ненавижу? Или люблю?
О Господи, Ты во всем виноват, прости мое кощунство, со всем Твоим великодушием – прости. Но это Твои козни: наша сиамская неразделимость. Мы этого не хотели. И не хотим, хоть и понимаем свою обреченность – мы слабы, нам ли с Тобою тягаться.
Ничто не вечно?.. Вечна лишь наша с Тиной прикованность друг к другу, мы – дважды сиамские близнецы: ксифо-пигопаги, в вольном переводе с греческого – уроды, такого феномена природа еще не знала. И все эти восторженные всхлипы и вскрики: ах, счастье какое, вы всегда вместе, вдвоем, вы неразлучны, как это прекрасно, ах!.. – сплошное лицемерие тех, кто стоит по другую сторону клетки. Любое уродство притягивает, непохожесть – интригует. Впрочем, в клетку войти никто не спешит. А вы попробуйте, задержав на один лишь миг длиною в жизнь свои восторженные всхлипы, попробуйте пережить эту нерасторжимую прикованность, когда не хочешь плакать – плачешь; когда от чужого сна просыпаешься в тревоге, потому что он – твой; когда не свою боль терпишь, скрежеща зубами, потому что тебе анестезия не положена; когда сидишь, оглушенная светом и звуком, и страждешь темноты и покоя, но не твой это выбор, а судьба – твоя.
Тут только Творец всесилен что-либо изменить – и круг вновь замкнулся.
Мы с Тиной обнимаем друг друга так сильно, так крепко, будто кто-то замыслил нас разлучить, будто только что не рвались прочь и навсегда, потому что – кто бы это выдержал, будто не рвали в клочья все совместное, неделимое, совокупное, будто не испепелили друг друга ненавистью и упреками, страшными, непоправимыми. Мы обнимаемся с Тиной и плачем от бессилья нашей любви, взаимной, но несчастливой. Скорее – несчастной, но вечной. У нас с ней такой мучительный опыт сполна разделенной любви, который, сгущаясь до полного затмения всех светил, наплывает порой в неурочный час и застигает врасплох, всегда как впервые. И кажется вдруг – это конец, иногда с облегчением даже – вот и конец. С наслаждением призрачным – что же, конец так конец.