Её фотография…
Глянцевый прямоугольник, пресловутое фото 9х12 сантиметров, сделанное в фотоателье центрального «Дома быта» родного города в конце 80-х годов прошлого столетия. Юная, улыбающаяся, очень красивая девушка – миниатюрная картинка, всемогущая икона, прибывшая на моё двадцатилетие в почтовом конверте с номером ВЧ вместо адреса получателя.
Вот оно – это фото. Плотный глянцевый листок мирно приютился в самой середине подаренной ЕЮ книги. Я смотрю на снимок, и в груди нарастает вязкий поток из прошлого, давя изнутри, затрудняя дыхание.
Память, словно дрянной рассказ, постоянно перескакивает от одного события к другому, не давая читателю увлечься сюжетом, цепляясь за образы и фразы. Быть может, прошлое – единственное, что уже никогда нас не покинет, бурля и обжигая яркой магмой под каменеющей коркой сиюминутной безразличности.
Начну с того, что я почти не помню своего детства. Нет, некоторые детали, даже десяток историй, всё же отложились в голове, словно добротные вешки, расставленные матёрым охотником вдоль трудного участка таёжной топи. Но вот связно описать сей отрезок моей жизни не могу, хотя и пытался.
Я стеснялся собственной внешности, считая себя некрасивым, даже безобразным. Всё в моём теле протестовало против арифметической симметрии: необычайная худоба, граничащая с дистрофией, тонкая шея в голубых прожилках вен под полупрозрачной кожей и крупная голова с узким чалдоно-латышским прищуром глаз, топорщащиеся перпендикулярно ей уши.
Первенец в молодой семье родителей, ещё не успевших опериться, волею судеб оказавшихся в чужом городе без поддержки, образования и средств, стал для двадцатидвухлетней мамы и девятнадцатилетнего отца настоящим испытанием, что, в моём представлении, безусловно, повлияло на психологическое и телесное здоровье ребёнка.
Я часто болел. Двусторонний рубцовый отит и фолликулярная ангина, поочерёдно одолевавшие мой организм, приучили тощего пациента к терпению и боли. Едва я восстанавливался после недельной горячечной лёжки и литров йодно-солевых полосканий, как тут же оказывался прижатым к подушке носком, набитым нагретой на сковородке солью.
Изгоем в шумном детском и барачном коммунальном коллективе я не стал, посильно вплетаясь в полукриминальные игры местного юного сообщества, скорее, как пособник в приготовлениях и искусный рассказчик в следующем после исполнения разборе проделок.