Его лицо было загадкой, мозаикой кровей и культур. Широкие скулы смягчались плавным изгибом челюсти. Узкие, миндалевидные глаза, темные, как ночь над степью, утопали под тяжелыми веками, придававшими взгляду томную, почти ленивую глубину. Брови, густые и дугообразные, резко изгибались посередине, словно дорога, внезапно уходящая в гору. Нос прямой, с легкой горбинкой, не широкий, как у большинства местных жителей.
Кожа его была золотисто-медовой, словно он провел жизнь не под прямым солнцем, а в его отражении. В бликах на воде или в свете, пробивающемся сквозь листву. Волосы, каштановые с рыжеватым отливом, казалось, выгоревшие за долгие странствия, были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались отдельные пряди, падающие на виски и шею.
А когда он повернулся, в его левом зрачке Анна заметила странность – он был чуть темнее правого, словно в этом глазу ночь наступала раньше.
Тут же задул ветер и принес запах незнакомца. Он пах дождем, конопляной веревкой и чем-то горьким… Можжевельником и полынью или дорогой, что не приведет домой.
За его спиной висела гитара в потёртом чехле. Потертости на нём располагались в определённых местах, выдавая привычку владельца носить инструмент на одном и том же плече.
– Напоминает о чём? – спросила она, чувствуя, как её голос звучит чуть хрипло.
Мужчина сделал шаг вперёд, и свет от висящей лампы упал на его лицо. Теперь Анна увидела морщины вокруг глаз – не возрастные, а те, что появляются от привычки щуриться против солнца.
– О том, что всё имеет цену. Даже то, что кажется бесплатным.
Он прошёл мимо, не задерживаясь. Его рука на мгновение коснулась спинки стула. Пальцы были длинные, с плохо зажившими порезами на костяшках.
Кот тем временем всё ещё сидел на месте, вылизывая лапу. Анна бросила ему ещё один кусочек, но на этот раз он даже не пошевелился, лишь перевёл взгляд на мужчину, который уже скрылся в доме.
Анна доедала рис, чувствуя, как каждый кусок опускается в желудок, тяжёлый и безвкусный. А кот продолжал сидеть, его зелёные глаза теперь отражали свет из окна, превращаясь в два маленьких фонаря в наступающей темноте.
Перед сном Анна разложила на кровати карту Яншо – старую, купленную на станции у бойкого старика, уверявшего, что она «последняя, совсем точная». Бумага была тонкой, прозрачной на свету, с желтоватыми разводами по краям, будто её не раз роняли в воду. Сгибы карты превратились в белые трещины, а в углу кто-то когда-то пролил чай, оставив коричневое пятно, напоминающее очертания несуществующего острова.