Счастливый грошик. Стихотворения - страница 5

Шрифт
Интервал


стужа выстелит пути крепостью зимы,

и тебе шепнет «иди» вечность Колымы.


Ровным шагом навсегда поведет река,

стает колкая звезда в темноте зрачка,

частоколом гребни гор, кровь во рту как медь,

а за поясом топор, а на сердце смерть.


Дай мне пригоршню огня, да глоток воды,

светом утренним граня голубые льды,

дай рассеять горький дым и вдохнуть покой,

дай уйти мне молодым ледяной рекой!

***

Дыханье Берингова моря

касается лица и вскоре

слезами по щекам течет…

Июль, а снега по колено,

и холод синевой по венам,

но сердцу горячо.


Так горячо, что даже больно,

как будто на излом стекольный

ты наступил босой ногой,

и кровь со льдом, и соль со снегом

плывут в распахнутое небо

сквозь пепел и покой…


Тяжелых туч седая пена

и тундры мамонтово сено,

моя Чукотка, край земной,

такое дальнее… такое

любимое, совсем родное

прощается со мной.

Жертва вечерняя

Миры огромных звёзд (памяти Николая Гумилева)


1. Петушок

Петушок, петушок, золотой гребешок,

что тобой в это утро воспето?

Может, неба цветок, может, меда глоток?

Или радость любви, голосистый дружок,

возвещаешь в минуту рассвета?


Кто-то в небо летит, кто-то ищет покой,

кто-то делится светом и словом,

но не видят они, как за дальней рекой

облака набухают небесной тоской

воспаленно и дымно-багрово.


Только ты всё поёшь, все куражишься ты

на скаку у тевтонской границы!

Или сердце твоё прикрывают кресты,

или пули боятся лихой красоты,

облетая тебя, словно птицы?


Не тебе умирать у Мазурских болот,

как ни бей пулемет из фольварка,

и ни хворь, ни увечье тебя не берёт,

и в разливе реки открывается брод,

а в стене – триумфальная арка…


А в России, на месте расстрельного рва

(что предсказан твоими стихами)

лебеда, одуванчики и мурава,

а над ними плывет и плывет синева,

провожая века за веками…

2. Африка

Крикнул из последних сил исполинский слон,

словно ангел вострубил о конце времен…

Три ствола, двенадцать ран, алая заря —

колыхнулся океан, дрогнула земля,


и закатные лучи хлынули в потир,

закатили палачи абиссинский пир,

оставляя за собой прокажённый тлен,

чередуя пьяный вой с хохотом гиен.


Красоту прожечь дотла серостью свинца,

обрубить крыло орла, удавить певца,

осквернить разливы рек, хлевом сделать храм —

научил двадцатый век дьявольским делам.


Мы не льём горючих слёз, покидая дом,

мы не видим больше звёзд в небе городском,

нас уже не поразят символы времен,