– Мадам Моро, ваш экзистенциальный пессимизм, безусловно, добавляет пикантности нашим собраниям, – вклинился третий голос, с энтузиазмом, который показался мне совершенно неуместным в данной обстановке, – но нельзя же отрицать, что даже в самом изысканном страдании должна быть… изюминка! Система! Вот, например, подача грешников к котлам! Никакой эстетики! Никакой… драматургии! А ведь можно было бы обставить все как гала-ужин! С аперитивом из мелких пакостей, основным блюдом из тщательно подобранных терзаний и дижестивом из горького раскаяния! Я уже набросал пару эскизов для меню…
Любопытство, смешанное с профессиональным рефлексом бухгалтера, учуявшего нецелевое расходование… вечности, пересилило мою обычную брезгливость к незваным визитам. Я осторожно толкнул скрипучую дверь.
Помещение за ней оказалось небольшой, сводчатой комнатой, освещенной несколькими особенно яркими и чадящими кусками того самого зеленоватого минерала. В центре стоял грубо сколоченный стол, заваленный какими-то свитками, обломками камней с нацарапанными на них схемами и чем-то, подозрительно напоминавшим модель гильотины в миниатюре, сделанную из спичек и засохшей глины. Вокруг стола сидели трое.
Тот, что говорил про манифест, – крупный мужчина с громогласным голосом и копной седых, вечно взъерошенных волос, напомнивший мне одного профсоюзного лидера, с которым мне довелось как-то спорить по поводу сметы на канцелярские принадлежности. Это, очевидно, был Виктор Айронвуд.
Женщина с усталым голосом и французским акцентом, Селеста Моро, оказалась дамой неопределенного возраста, с тонкими чертами лица, темными кругами под глазами и сигаретой (откуда здесь сигареты?), дымившей в длинном мундштуке. Она окинула меня взглядом, в котором читалось лишь вежливое безразличие.
Третий, автор идеи про «гала-ужин из страданий», был невысоким, полноватым мужчиной в чем-то, отдаленно напоминавшем поварской колпак, только изрядно закопченный. Его маленькие глазки энтузиаста горели нездоровым блеском. Это, без сомнения, был шеф Огюст Пикан.
Мое появление прервало их оживленную дискуссию. Все трое уставились на меня. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Первым нарушил молчание Виктор, громогласно и не слишком дружелюбно:
– А вы, собственно, кто такой будете? И по какому праву врываетесь на заседание… э-э… чрезвычайно важного комитета? У вас есть предварительная запись?