– Ей было сорок восемь, – сказала Тамара Петровна, – ты знаешь, от чего она умерла?
Серафима с ужасом взглянула в лицо матери.
– Нет, – она судорожно замотала головой, будто отрицая это нелепое совпадение.
– А это – моя бабушка, – продолжила Тамара Петровна, – она тоже умерла от онкологии в сорок восемь… – с фотографии на них смотрело улыбающееся лицо молодой женщины. Ещё живой, полной радости и надежд на будущее, которого не было.
Это для Серафимы звучало как приговор.
В ту ночь он совсем не могла уснуть. Отгоняя от себя тяжёлые мысли, Серафима проходила на кухню, шумно пила кофе, смотрела на пустынную ночную улицу, освещённую желтизной фонарей.
«Сорок восемь, – крутилось в голове, – сорок восемь».
Через несколько дней мамы не стало.
Серафима запомнила её белое неживое лицо, редкие пряди волос, чудом уцелевшие после химиотерапии и, просвечивающиеся сквозь бледную кожу, фаланги пальцев.
После похорон к ней зашла соседка тётя Галя. Девушка машинально открыла в ответ на дверной звонок и молча впустила гостью внутрь.
– Доброе утро, Сима, – виновато пробормотала соседка, – нет, нет, я проходить не буду, у меня там это… борщ на плите… вот! – она протянула белый конверт.
– Что это? – Серафима спрятала руки за спину, испугавшись, что это могли быть деньги от тёти Гали. Она знала, что та еле сводит концы с концами и никогда бы не позволила себе принять от неё помощь. Конверт был чистым, без единой помарки и даже почти не заклеенным.
– Это письмо Тамары Петровны. Для тебя.
Сима не решалась взять послание в руки. Почему-то конверт сейчас показался ещё страшнее, чем, если бы он был наполнен купюрами…
«Милая доченька! Если ты это читаешь, значит, я уже ушла. Не решилась сказать тебе это при жизни, прости. Симочка, кровиночка моя, помнишь тот день, когда я настояла, чтобы ты пошла в медицинский? Мы даже поссорились немного, потому что ты мечтала совсем о другом. Сейчас, когда ты уже поступила в ординатуру, я остаюсь спокойной за тебя, потому что у меня есть надежда. Надежда на то, что ты разрушишь эту дурацкое семейное проклятие. Все женщины нашего рода умирают, не дотянув даже до пятидесяти лет. Это очень страшно – жить, зная свой срок. Я никому бы не пожелала этого, ну а тебе, моя милая, тем более. И я тебя прошу – живи! Проживи девяносто, сто, сколько захочешь! Сломай, победи этот недуг в себе и во всех последующих поколениях! Ты сможешь, я верю в тебя!» …