Как рассказывали Ваньке навестившие его Алёна с кривым Егоркой, Константин Макарыч после за месяц от водки сгорел. Может, конечно, и не от водки вовсе, но от тоски, а народ там в деревне пустую напраслину, как это у них по обыкновению водится, зазря говорит…
Покривив рот, Ванька судорожно вздохнул, сжал в недавно только окончательно отмытой руке висящий на груди золочённый орех, ласково огладил стоявшую рядом с ним на столе гармонию – всё, что у него осталось от усопшего дедушки, и опять уставился за окно.
А погода за окном великолепная. Воздух свеж, прозрачен и тих. Ночь темна, но с третьего пансионского этажа виден весь лицейский городок вместе с прилегающими постройками, разросшимся старинным парком с большущим прудом и бумагодельными мануфактурами братьев Троесуевых из клана Юсуповых. Небо засеяно весело подмигивающими звёздами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, словно его выбелили на той же мануфактуре…
Ванька снова, но уже с какой-то благостною умиротворенностию, вздохнул, умокнул перо и продолжал писать: «Первое Откровение Единого снизошло в утро 1-го января 1719 года, когда восставший со сна снедаемым от головной хвори после праздничной ассамблеи царь Пётр цельный час бездумно, не моргая и безотрывно созерцал светлый лик Единого».
Написав это и нарисовав в своем богатом воображении уже царя Петра, Ванька тут же ещё раз помянул добрым словом милого дедушку Константина Макарыча с его вечно пьяными глазками и пагубным пристрастием к нюхательному табаку, как и царь Пётр страждущего кажное первое января, впрочем, как и кажные понедельники, однако же безо всякого на то толку созерцавшего мутными взорами опустошённые накануне бутыли казённой водки.
«А просто светлым Лик прозывался только до той поры,» – писал он дальше, – «Потому как опосля того часового царёва бдения ликописная доска полыхнула внезапно хладным и неопалимым светом да и светит неугасимо по сей день, а всякий намоленный лик Единого с той самой поры называют Пресветлым, ежегодно празднуя день Первого Откровения».
А Москва ить и впрямь город большой, – подумал Ванька, в который уж раз заглядывая в затемнённое полуночью окно и с грустной улыбкою вспоминая адресованное «на деревню дедушке» письмо, дошедшее до означенного под адресом Константина Макарыча вопреки всем законам как простого человеческого, так и даже неординарного магического бытия.