В работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд вслед за просветителем Ницше взывал к вере в разум как критическому противоядию от иллюзорности любой религии. Траур по отцу для него означал твердое признание конечного характера бытия. Но отчего же, спрашиваю я себя, этот конечный характер существования должен отменять наличие какой-либо тайны? Разве существование, его «безграничная случайность»[3], не является само по себе тайной? И не сталкиваемся ли мы здесь с основным аспектом отцовской функции в современный период? Как сохранить веру в существование тайны и избежать разочарований, которые могут стать альтернативной религией, новой формой иллюзии. Как поступать, чтобы ограничения пошли во благо? И не является ли опыт нашей кастрации центральным переживанием любой подлинной молитвы? Не в этом ли состоит ключевая задача отцовской функции – сделать возможной встречу со своим крайним пределом?[4]
2. Любые рассуждения о кризисе отцовской функции выглядят одновременно и безнадежно устаревшими, и крайне актуальными. И не только из-за того, что нелегко смириться с трауром по Отцу, но прежде всего потому, что для очеловечивания жизни требуется встреча «хотя бы с одним отцом». В эпоху «испарения» отца, по мнению позднего Лакана, «все что угодно» может выполнять его функцию. Отцовство больше не является вопросом пола или крови. Его идеальный Образ больше не управляет ни семьей, ни социумом. Однако же это не повод оплакивать былое правление или смиряться с необратимым исчезновением. Чтобы обходиться без отца, надо уметь его использовать, как сказал бы Лакан. Обходиться без него, скорбеть об Отце не значит свергнуть, а потом воспевать обломки, жаловаться на непосильную ношу или скорее на ее бесполезность. Всерьез горевать об Отце значит согласиться с отцовским наследием, принять все его наследство. Как это понимать? Сартр писал, что субъект может реализоваться, только развивая в себе то, что было в нем заложено Другим (отцом, матерью, семьей, обществом, окружающими людьми). Человек как существо, обитающее в языковой среде, не может быть самодостаточным, свободным от системной зависимости от Другого. В этом смысле мы сами и есть молитва. Каждый из нас родом из тех далей, которые он не выбирал, но которые определили его. Не существует «Я», заданного раз и навсегда, потому что субъективность – это непрерывный процесс самоопределения, который выражен постоянным движением туда и обратно между «внутренним» и «внешним» «Я» собственным. Этот окончательный вывод позднего Сартра подхватил Лакан: не существует самодостаточности, субъекта, который бы «сделал себя сам», человек не является