– Я ненавидел их всех… Каждому я въебал. К сожалению, воображая. Ещё… до этой ночи… я представлял, как их убиваю. Вон того, – кивает на Монохрома Александр, – я травил огненными кораллами, будто случайно задевая порошком спор капюшон мантии. Сама знаешь, яд в наше время можно достать любой. Но яд… этот метод… он такой… девчачий. Даже выбранный способ убийства, навязанный обстоятельствами, унижает меня. Сейчас я бы перемахнул через стол и раздробил бы челюсть тому, кто первым наткнётся на мой кулак. Меня останавливает их месть. Месть заденет тебя или других дорогих мне людей. Ненавижу быть связанным. От беспомощности я, то расстреливал их, всех, придумывая, какими разрывными это можно делать особо мучительно, то засыпал, представляя, как от каждого точного попадания по пластмассовому овалу личин фонтанирует гуща мозгов. Я топтался на их глазных яблоках, отрезал до корней языки, я кастрировал и вставлял кол в зубы каждому.
Инсон, я научил тебя трюку с плывущей по ромашковому полю ладьёй, твой мозг, как и должен, сбоит от воображаемой несуразицы и предпочитает усыпить тебя побыстрее. Ты спишь, а я вместо того, чтобы последовать собственному совету и хотя бы просто считать белых баранов, утопаю каждую ночь по пояс в порубленных до фарша конечностях. Мясные холмы я покрываю их мантиями. Первый холм – белая накидка и вместо надгробной плиты ничего не выражающая, самая тупая маска.
Виньен косится в сторону первой фигуры. Про неё же говорили, что она новенькая? Держится ровно, под стать остальным, но тоже попросила воды и пьёт через соломинку.
– А вон тот удивлённый чёрный… я представлял его пойманным в паутину и пожранным австралийским нефилом, огромным таким пауком с моей родины. Вот он удивлялся, я имею в виду паука, а я хихикал в подушку. Не могу понять одного, почему, когда представляешь, как гребёшь вёслами сидя в ладье, направляя её через цветочное поле, засыпаешь за считаные минуты, а если воображаешь мучительную смерть ненавистных людей, то можешь продолжать и продолжать их пытать не смыкая глаз до рассвета.
Подобные игры разума мне мешают жить сильнее, чем игры этих неизвестных. Я музыкант? Рэпер, аранжировщик, текстовик, вокалист? Я давно в себе сомневаюсь. Если бы тебя, Айс, не было рядом, я бы точно съехал с катушек, потому что чувствую, как впустую растрачиваю знания, опыт, талант. Все эти, – Алекс кивает на истуканов, не глядя на них, – утянули меня из волшебного мира музыки в грязь. Как зомбаки, они захватывают и тело, и душу, цепляются корявыми культями, заражают и скребут по ещё не отмершим струнам, марают меня и тебя, всех нас, и тянут дожёвывать.