Нора сидела тихо, с бокалом вина в руке. Время от времени бросала взгляды на Оливера, скорее изучающие, чем дружелюбные. Она не вмешивалась в разговор – только слушала. В её взгляде сквозила привычка контролировать молчанием, как и положено женщине, которая знает себе цену. Марк сидел рядом с отцом, вежливый, чуть напряжённый. Он не рвался в разговор, отвечал, если к нему обращались, но держался достойно. – Мы ведь тогда думали, что вся жизнь впереди, – тихо добавила мать Гарри, глядя куда-то сквозь стол. – Кто бы мог подумать… Оливер кивнул. В груди у него что-то шевельнулось. Прошлое, тёплое и далёкое, словно старая плёнка с цветами, выцвевшими от времени. Вино согревало, еда вкусом возвращала в юность, но больше всего – вот это простое, человеческое присутствие. Дом, в котором всё казалось почти правильным. Почти – потому что за окном всё ещё оставалось слишком много неотвеченных вопросов.
После плотного обеда, когда разговоры перешли в ленивое послеполуденное бормотание, Нора пригласила всех в гостиную. Она принесла кофе в фарфоровых чашках, украшенных золотым кантом, и разложила десертные ложечки как по линейке. А мама Гарри, оживлённая, словно ей вдруг снова было двадцать, вышла из другой комнаты с двумя тяжёлыми альбомами, почти торжественно положив их перед Оливером. – Вот, – сказала она с теплой улыбкой. – Эти страницы знают больше, чем мы все вместе. Посмотри, вдруг что-то вспомнишь. Оливер уселся удобнее и открыл первую страницу. Пожелтевшие от времени фотографии глянули на него из прошлого – с полями, кострами, вечеринками в гаражах, школой, старым стадионом. Гарри был почти на каждой: в центре внимания, с широкой улыбкой, с кем-то на плечах, с гитарой, с бейсбольной битой… Он был душой всей их юной жизни. А потом – Амелия. Сначала среди всех, чуть в стороне, с застенчивой улыбкой. Потом – всё ближе к центру, всё чаще. Одна, задумчивая на фоне осенних деревьев. С книгой, обнимающая собаку. С фотоаппаратом в руках. Её снимков было слишком много. Даже больше, чем у него самого. Оливер сдвинул брови. Он помнил её как часть их компании, но чтобы столько внимания? Чьё оно было? Кто делал эти снимки?
Перелистывая дальше, он заметил Агату. Почти на всех фотографиях она была рядом с Гарри. И даже когда стояла в стороне – взгляд был направлен только на него. Это был неслучайный взгляд. Узнаваемый. Оливер опустил руку на страницу, не перелистывая. Он знал, что Агата сохла по Гарри. Все знали. Но то, что он видел сейчас… это выглядело глубже. Слишком последовательное, слишком откровенное. Фотографии словно раскрывали какую-то историю, которой он прежде не замечал. И чем дольше он смотрел, тем острее ощущал: за всем этим скрывалась неуловимая тайна. Странная пустота, которая оставалась после Амелии, казалась теперь больше, чем просто утратой. Всё это было частью сложной мозаики жизни – с чувствами, ошибками, сожалениями. Амелия стала для всех чем-то большим, чем просто воспоминание о юности. Оливер взглянул на Агату на одной из последних страниц альбома – она стояла в профиль, глядя на кого-то за кадром. На её лице было выражение, которое он не мог расшифровать. Тогда – не мог. Сейчас… возможно, пришло время попытаться.