– Оливер, Амелия… она не говорила, что поехала к тебе? Она мечтала сделать тебе сюрприз. Но она бы предупредила. Обязательно… Выяснилось: Амелия поехала в соседний город – Флоренс-Хилл, на летнюю ярмарку, где собирались продавать изделия ремесленников. И не вернулась. Оливер сорвался в первый же поезд. Вернулся в Эддес. Искал. Спрашивал. Подруга Амелии – Агата – оказалась единственной, кто «знал правду».
– Она познакомилась с парнем из Нью-Йорка, – сказала та не глядя в глаза. – Он был старше её. Харизматичный. Умный. Она влюбилась и… сбежала с ним. Боялась признаться родителям. Тебе. Всем. Сказала, что хочет начать всё с нуля. Оливер смотрел на неё, как на фантом. Сбежала. Без слов.
Без прощания. Он пошёл в полицию. Отец его друга Гарри всё ещё был шерифом. Сам Гарри уже носил форму и значок. Они пытались помочь – по дружбе. Завели дело.
Провели опросы и обыскали местность вдоль трассы. Нашли только незначительные улики. А потом – формальный отказ:
«Гражданка не желает быть найденной. Возможно, сменила фамилию. Возможно, вышла замуж. Прямой угрозы её жизни нет.» Он остался один. С пустотой внутри и со взглядом, уткнувшимся в открытку, в одну фразу, стеревшую всё их прошлое.
Не ищи меня. Но он искал. Годами. Не официально – мысленно. В лицах прохожих. В женских голосах. В тенях, которые казались знакомыми. Он пытался построить другую жизнь. Женился. Его жена, добрая, красивая женщина по имени Кэрол, долго терпела. Но однажды она сказала:
– Ты всё ещё там. С ней. Я не могу жить с человеком, которого нет рядом. Она ушла. А он остался. Всё ещё с ней. Внутри. С Амелией. Теперь – спустя столько лет – он возвращался в Эддес. Не за прощением. Не за покоем. А за истиной. Когда ржавые ворота у дома заскрипели, он толкнул их, будто снова открыл дверь в прошлое. Дом стоял, как и прежде – выцветший, покосившийся, с облезшей краской. Он не продал его. Даже не пытался. Это было его последнее «свидетельство» жизни, которую он прожил не до конца. Он вошёл. Вдохнул запах пыльного дерева и затхлой тишины. И впервые за многие годы – остался. Чтобы услышать то, что всё это время боялся узнать. Дом молчал.
Не отдал звуков. Не вздохнул от облегчения. Не приветствовал возвращения. Он стоял так, будто последние годы лишь притворялся нежилым, затаив дыхание в ожидании этого дня. И теперь, когда Оливер открыл дверь, он впустил в себя прошлое – пыльное, тусклое, но живое. Воздух внутри был густым. Тепло от деревянных стен мешалось с тонким запахом старой бумаги, воска и чуть-чуть сырости. Запахи, которыми пропитываются десятилетия жизни – неуловимые для чужака, но мгновенно узнаваемые для того, кто здесь рос. Половицы под ногами жаловались на забвение – скрипучие, местами рассохшиеся, но по-прежнему крепкие. На стене у входа – старая ключница в форме совы. Пустая. Ни одного ключа. И всё же он вспомнил, как мать вешала туда связку с жёлтым брелоком. Как звенели ключи в её руках, когда она спешила приготовить обед. Он прошёл в кухню. Стол стоял на своём месте.