Но в эту минуту, мельком, он отметил её походку – прямую, без колебаний. Её глаза – серые, упрямые, сдержанные. Он знал, кто она. И знал, почему выбрал именно её. Но Валентина этого пока не понимала.
– Валентина Морозова? – спросил он. Голос был низкий, бархатистый, но с металлической нотой.
– Да.
– Вы опоздали на восемнадцать минут.
– Дорога скользкая.
Он ничего не сказал. Просто повернулся и направился внутрь, не глядя, следует ли она.
Валентина сделала шаг – и почувствовала, как в ней поднимается то самое ощущение, знакомое ещё с детства: смесь любопытства и предчувствия беды. Она вошла в дом.
Внутри особняка было темно, несмотря на раннее утро. Дубовые стены, высокие потолки, массивная лестница. Он не провёл экскурсию, не стал объяснять план. Просто жестом указал налево:
– Ваша комната на втором этаже. У вас будет рабочий кабинет. Архивы в библиотеке. Помощники вам не понадобятся.
– Кто ещё живёт в доме?
Он остановился.
– Только я. И дом.
Он ушёл, не дожидаясь ответа.
Оставив её – в доме, который дышал. В доме, который ждал.
Глава 2: Особняк Ордынцевых
Дом пах старыми книгами, воском и каменной прохладой. Здесь не было искусственной стерильности новостроек – каждый изгиб лепнины, каждая потертость перил говорила о времени и, странным образом, – о внимании. Как будто кто-то следил за тем, чтобы дом оставался в точке между сохранением и запустением. В живом равновесии.
Валентина прошла мимо большого окна, занавешенного тяжелыми портьерами цвета мокрого угля, и только тогда поняла, что сердце стучит быстрее обычного. Дом вызывал в ней одновременно трепет и тревогу. Не страх – нет. Но ощущение, что за ней наблюдают. Или ждут.
Она поднялась по лестнице, деревянные ступени не скрипели. Всё было под контролем – и это беспокоило больше, чем хаос.
Комната, отведённая ей, оказалась просторной и неожиданно уютной: высокие потолки, большая кровать с балдахином, письменный стол у окна, плед ручной вязки на подлокотнике кресла. Всё здесь было безупречно подобрано, но – не безлично. Как будто кто-то знал, что ей понравится.
На столе лежала папка с пометкой: "Архив. Начать с 1903 года".
Она провела рукой по гладкой коже обложки. Бумага внутри была пожелтевшей, с крошечным, аккуратным почерком. Это было начало работы – и, она подозревала, не только профессиональной.