Иногда, наоборот, кажется, что от молчания только тяжелее. Что всё, что прячешь, – гниёт внутри. Мне раньше казалось: если долго молчать – всё само уляжется. Но, похоже, нет.
Я просто… устала бояться собственной памяти. Я не знаю, простится ли такое. Или должно.
Он дочитал письмо. Последняя строка будто застряла в воздухе, не желая отпускать. Бумага дрожала между пальцами, как листок на ветру – хрупкая, выжатая изнутри чужой болью.
Эмир выдохнул и аккуратно сложил лист обратно. Конверт, казалось, уже опустел, но когда он снова взял его в руки, что-то хрустнуло внутри – едва уловимо. Он наклонился, заглянул внутрь и нащупал – не бумагу. Картон. Плоский, плотный.
Фотография.
Он вытянул её, осторожно, двумя пальцами, будто боялся повредить. Маленький снимок, выцветший, с закруглёнными углами и тёплым, почти молочным тоном. Старинная плёнка. Печать прошлого.
На фото – женщина. Лет двадцати пяти, может, чуть старше. Простое платье, волосы собраны в пучок. Лицо не нарочито красивое, но с чем-то цепляющим: взгляд – открытый, спокойный, почти смирившийся. В руках – ребёнок. Мальчик, года два. У него тёмные волосы, непослушно спадающие на лоб, и пухлые щёки. Он тянет руку к камере, как будто хочет дотянуться до того, кто снимает.
На заднем плане – луг. Высокая трава, колышущаяся на ветру. Солнце. И какая-то деревянная изгородь вдали. Всё было настолько обыденно, что становилось особенно трогательно – никакой драмы, только момент, пойманный навсегда.
Эмир всмотрелся в лицо женщины. Оно казалось смутно знакомым – не в деталях, а в ощущении. Как будто он когда-то видел её в толпе. Или на старом фото в доме деда. Или, возможно, просто в каком-то сне.
Он перевернул снимок – пусто. Ни даты, ни подписей. Ни даже штампа ателье.
Просто жизнь, замёрзшая в кадре. Неизвестная, незаявленная – но почему-то сохранённая.
Он медленно положил фото рядом с письмом. В библиотеке снова стало тихо. Лампа потрескивала, и он вдруг понял, что не хочет сейчас никого видеть. Ни прошлого, ни будущего.
Только тишину. Чтобы подумать, кто они были.
И почему дед хранил это.
Он сидел неподвижно. Письмо и фотография лежали рядом, как две части чего-то незавершённого. Не разгадки – нет. Скорее – начала.
Кто она?
Женщина на снимке выглядела просто, почти скромно, но в её взгляде было что-то… живое. Настоящее. Не вызывающее, не яркое – а будто наполненное чем-то, что невозможно передать словами. Что-то в этом лице тронуло его неожиданно глубоко. Как будто он не видел её прежде, но знал – в каком-то ином смысле.