Глаза потемнели, стали жёстче – словно кто-то щёлкнул выключателем внутри.
– Не шути, Данте. – Его голос прозвучал глухо, без обычной легкости.
Нико смотрел на меня долго. Без ухмылки. Без тени реакции. Лишь ровный, настойчивый взгляд – как у человека, который не задаёт вопрос, а даёт последнее предупреждение.
Его глаза сузились – не от ярости, а от осторожности. Он искал формулировку, способ сказать это без взрыва. Без крови. Без войны.
Он положил руки на подлокотники кресла – медленно, как человек, знающий цену последнему слову.
Наклонился чуть вперёд. Тело расслаблено. Голос – нет.
– Данте, оставь. Прошу тебя.
Он смотрел прямо в меня, не мигая.
– Даже не думай. Я серьёзно.
В этих фразах – не мольба. Предупреждение. Почти обещание.
Я повернулся. Сел. Встретился с ним взглядом – прямо, без обходных путей. Смотрел так, будто между нами уже всё сказано. Но ни одно слово ещё не прозвучало.
– Это опасно, Нико. Ты же знал. Женщины приносят проблемы. Всегда.
Я сделал паузу.
– Просто некоторые из них стоят того, чтобы через это пройти.
Он молчал, а я смотрел, как медленно в нём сдвигается что-то – не разум, нет. Глубже. Глупее. Сердце.
Я ждал. Ждал, пока он скажет то, чего сам боится услышать. Молчание висело между нами, как струна. Натянутая. Скрипучая.
Он вздохнул. Глубоко. В грудь. С тем звуком, когда человек не готов – но всё равно говорит.
– Я же сказал – оставь.
Он говорил тише, но в голосе появились осколки.
– Если ты снова разобьёшь сердце подруге моей девушки… это уже не твой сюжет, Данте.
Он откинулся в кресле, но не расслабился.
– Женщины не прощают. Не когда страдает кто-то из их стаи. И не когда ты улыбаешься – и исчезаешь.
Это было не предупреждение. Это был приговор, озвученный до преступления.
Молчание.
Я смотрел на него долго. В упор. Как на человека, который уже сказал больше, чем хотел.
Он молчал в ответ. Но я знал – сейчас начнётся. Не с крика. Не с удара. С чего-то тише. Опаснее.
– Ты спал с ней? – спросил он. Без интонации. Без игры. Голос был прямым, как клинок, и таким же холодным.
– Я не сплю с женщинами, – сказал я. Голос был спокойным, почти равнодушным. – Я беру то, что хочу. А если не беру – значит, мне это не было нужно.
Это не объяснение. Это манифест и именно поэтому он звучал как вызов.
Сказал жёстко. Нарочито. Я знал, с кем разговариваю – и знал, какие кнопки нажимать.