Я знал этот сценарий. Скучал в нём. И давно перестал быть зрителем.
И всё, что осталось, – ещё одна галочка в списке женщин, которые верили, что могут стать исключением в жизни мужчины, у которого даже совесть работает по расписанию.
Я не виноват. Я просто не отклоняюсь от графика. Даже когда ломаю чужие ожидания.
Нико сидел и смотрел на меня долго. Внимательно. Так, как брат смотрит на брата, когда боится, что не выдержит ещё одну игру. Очередную. Последнюю. Ту, после которой ничего уже не останется – ни шутки, ни прощения.
Он не просил. Он просто надеялся, что я ещё способен остановиться.
– Я знаю тебя, – сказал он, голос стал тише. Но в этой тишине было больше, чем в крике. – Ты выбираешь. Всегда. Кого ранить. Кого оставить. Кого – уничтожить. И каждый раз делаешь это так, будто ничего не произошло.
Я обернулась, чуть наклонила голову – как будто разглядывала что-то любопытное. Не опасное. Не важное. Любопытное.
В этом движении не было страха. Только интерес. И лёгкое напоминание: я тоже умею смотреть.
Он смотрел на меня – весь из себя правильный. Лояльный. Верный. Как будто броня из долга и дисциплины.
А внутри – дрожал. Не телом. Решением.
Как будто знал: я вижу всё. Даже то, что он сам в себе прячет.
– Ты боишься её, Нико? – спросил я.
Он посмотрел прямо. Без бегства. Без паузы.
– Я боюсь не её, Данте. Я боюсь тебя. Потому что ты не знаешь, как отступать – даже когда стоит. Ты не умеешь отпускать. Ты умеешь добивать.
Слишком точно. Слишком близко.
– Она тебе дорога? – спросил я.
Нико выдохнул медленно. Словно готовился к чему-то, что сам себе запрещал.
– Она… Чистая. Добрая. Та, с кем можно… не сжигать. А строить.
Он не смотрел на меня, потому что знал – если я это услышал, то уже слишком поздно.
Я кивнул без слов, словно где-то внутри я тоже устал от золы. От обугленных стен. От дыма в лёгких. От того, что остаётся после тех, кого нельзя было трогать – но всё равно тронул.
И в этот миг мы с Нико были одинаковыми. Хоть и слишком разными, чтобы признаться.
Он замолчал смотрел в пол или в себя.
– Данте… Она не твоя. Не должна быть. Ты спал с каждой на этом этаже. С подругами моих бывших. С любовницами отцов.
Он поднял глаза – и там не было гнева. Была только просьба, слишком усталая, чтобы звучать жёстко:
– Но можно, пожалуйста… хотя бы одну – оставить?