Это был не флирт. Это была баллада.
О проигрышах, которые хочется повторить.
О мужчинах, которые приходят как катастрофы – красивые, выверенные, неизбежные. И о женщинах, которые уходят только потому, что слишком остались.
Он сидел напротив.
Как человек, который не просит прощения за то, что уже совершил.
В белом. Спокойно.
Как будто каждое утро он ел завтраки на яхтах с женщинами, чья гордость была выше их чувства меры. А может, просто знал: если ты достаточно красив, можно молчать. Всё скажут за тебя. Даже глаза.
Он не смеялся. Не по-настоящему. Только… смотрел.
И в его взгляде был смех – но не из горла. Из моих губ, когда он на них смотрел.
Иногда я думаю, что самые опасные мужчины – не те, кто говорит. А те, кто делает паузу. Как будто дают тебе время выбрать, поддашься ты или нет. Хотя выбор давно сделан.
– Ты очень красиво загорела, Кейт, – сказала Энн.
Я кивнула. Сделала глоток.
И тут же пожалела.
Потому что солнце – единственное, кто целует меня регулярно. Но вот он – смотрит так, будто целует взглядом. И мне этого достаточно, чтобы усомниться в своём одиночестве.
– Кейт редко принимает комплименты, – продолжила Энн. – Она из тех, кому важнее правда, чем сахар.
– Правда больнее, – сказал он.
– Но слаще, когда её говорит тот, кто умеет её выдержать, – ответила я.
И наши взгляды пересеклись. На одно дыхание. На одну искру. Достаточно, чтобы остаться. Недостаточно, чтобы сказать «останься».
Иногда мне кажется, что слова – это просто вуаль. Истина всегда голая.
И в его глазах я была без неё.
Без защиты.
Без роли.
Когда Энн рассказала, что я однажды обозвала современное искусство «бессмысленным фетишем богатых», он рассмеялся. Глубоко. Как будто не смеялся год.
– Звучит как диагноз.
– Он и был.
Иногда диагноз – это не медицинское заключение. Это способ сказать: «Я вижу тебя». И если мужчина смеётся не из вежливости, а потому что узнал себя в твоей фразе – он уже внутри. Не под платьем. Под кожей.
– Ты любишь, когда мужчины делают тебе сюрпризы? – спросил он.
– Я люблю, когда мужчины не объясняют свои действия, а доводят их до финала, – ответила я.
– Даже если финал – беда?
– Если беда красивая – я не против.
Он замолчал.
Но в тишине была музыка. Тонкая. Напряжённая, как смычок на грани обрыва. И только Энн, как дирижёр, продолжала спектакль, не замечая, что главный акт давно сменился.