Не верилось, что способна на такое решение. Но сейчас оно было. Внутри. Тихое, тёплое, бескомпромиссное. Мила понимала: никто не узнает. Никто не поймёт. Это будет только их – и её.
Никаких иллюзий. Это не сделает её счастливой. Или его. Но она могла сделать для него то, чего не сделает никто. Не потому, что обязана. А потому что готова.
И в этой способности – была любовь. Странная. Глухая. Неупрощаемая. Но настоящая. Никакого одобрения больше не нужно. Только готовность взять на себя последствия. Все. Без остатка.
Мила поднялась с постели, подошла к двери, прислонилась к косяку. Из—за стены всё так же доносилось дыхание. Ровное. Безмятежное.
Она знала: с этого момента всё изменится. И уже не боялась. Стояла, не двигаясь, позволяя этой мысли прорасти в тишине. Пространство словно затаилось, дожидаясь, когда она окончательно примет то, что уже стало необратимым.
Мила медленно дошла до двери, остановилась и долго стояла, не двигаясь, прижавшись плечом к косяку. В темноте всё казалось точнее. Пространство выравнивалось. Внутренний шум утихал. Остались только тени и тишина, в которой оформлялась не мысль – убеждение.
Вспоминалось, как в первые дни после смерти Людмилы Данила спал, прижавшись к стене, отвернувшись лицом, будто стеснялся даже во сне. Как в ванной подолгу смотрел на полотенце, не решаясь взять, пока не получал приглашения. Как ел – медленно, с выражением почти животного сосредоточения, будто боялся, что сделает что—то не так.
Тогда всё это воспринималось как хрупкость, требующая защиты. Сейчас – как уязвимость, нуждающаяся в принятии. И разница между ними была огромной.
Он не изменился. Всё ещё говорил иногда наивно, путал слова, не умел быстро соображать, легко уставал. Но тело уже давно не нуждалось в разрешении быть взрослым. Оно им стало. И именно это противоречие – между телом и внутренней простотой – рождало в Миле тяжёлое столкновение чувств.
Сострадание больше не отделялось от влечения. Они сплелись в нечто, что невозможно разъединить. Это было не то желание, о котором пишут в романах. Там нет места сомнениям, нет места боли. Здесь было всё – и боль, и стыд, и любовь, и абсолютная решимость.
Каждое прикосновение теперь могло стать шагом. Даже случайный взгляд – ранить. В этом и заключалась цена: выбора между лёгким и трудным больше не существовало.