Ничего не хотелось объяснять. Не было нужды в словах. Просто быть рядом так, как никто другой не сможет. Не потому, что лучше. А потому что рядом. И потому что может.
Вернувшись на кровать, Мила натянула одеяло до пояса. Лёд под кожей начал оттаивать. Мысли шли медленно, но ясно. Страха больше не было. Осталась горечь. И какая—то странная, тихая гордость. Она не убежала.
Если бы кто—то сказал об этом год назад, рассмеялась бы. Или отвернулась. Или обиделась. А теперь – нет. Жизнь научила: не всё объясняется словами. Иногда поступок говорит громче.
Не чувствовала себя падшей. Не чувствовала святой. Просто – женщина, которая приняла в себе то, что раньше считала невозможным. Которая перестала бояться своей теневой стороны – и нашла в ней что—то не только живое, но и честное.
Вспомнились слова Людмилы. Когда—то, за чаем, в простой кухне, полутёмной от осеннего утра: «Если вдруг всё станет трудно, ты просто останься рядом. Это – самое главное. Всё остальное потом».
Тогда эти слова были непонятны. Теперь – стали смыслом. Остаться. Не отвернуться. Не испугаться. Не сдаться.
Взгляд упал на руки. Обычные. Немного сухие. С короткими ногтями. Но именно этими пальцами можно было сделать то, чего не сделает никто. Не из долга. Из готовности.
Внутри уже не спорили две половины. Осталась одна. Та, что приняла право на выбор. Со всей болью, тяжестью, одиночеством.
Мила легла, не раздеваясь. Слушала ночь. Сквозь стены, сквозь тишину, сквозь собственную плоть.
И знала – завтра начнётся совсем другая история. Неправильная. Некрасивая. Но своя.
Мила лежала на спине, уставившись в потолок. В темноте он казался ниже, чем днём – будто опустился чуть ближе, чтобы придавить, не давая повернуться на бок и сбежать в сон. Простыня под поясницей сбилась, подушка остыла. Она не спала и не надеялась уснуть. Дыхание ровное, но будто в клетке. Руки по швам. В голове – пусто, если не считать навязчивого звука, к которому она прислушивалась всё острее.
Тишина в квартире стояла не полная, но цепкая. Стены слегка потрескивали, где—то за холодильником щёлкало реле, и лампочка в подъезде мерцала сквозь шторы, как чужой пульс, сбившийся с ритма. Улица давно вымерла. Даже редкие машины исчезли, и дом, наконец, остался один на один с собой. Мила слушала эту тишину уже не первый час. Сначала в ней ничего не было – просто ночь. Потом появилась тревога. А теперь – звук.