Двигалась осторожно, не потому что боялась разбудить – он и так не спал, – а потому что каждый шаг звучал внутри, как удар. Пятки цеплялись за пол, как будто он стал липким. Спина не слушалась, плечи были тяжёлыми. Она шла, как будто в другой комнате кто—то умирал, и только она могла прийти и быть рядом, не делая ничего, просто находясь.
Расстояние между ними было коротким – четыре, может, пять шагов. Но казалось, будто она идёт по длинному коридору, где каждое движение отзывается болью, и нужно быть очень аккуратной, чтобы не разрушить что—то невидимое. Она не смотрела по сторонам, не хваталась за мебель. Шла прямо. В темноте очертания его кровати сливались с тенями, но она помнила, где стоит табурет, где оставляла его футболку, как он разбрасывает носки, не замечая.
Когда подошла, остановилась, не сразу решаясь сесть. Казалось, даже матрас, даже воздух над ним сопротивляется – говорит: «Не надо». Но она села. Медленно, осторожно, как садятся рядом с больным, которому нельзя говорить правду.
Он не обернулся. Только плечи дёрнулись. Она видела, как под одеялом сжалось его тело. Наверное, он почувствовал, что кто—то рядом, но не понял – сейчас или во сне.
– Что случилось? – спросила она. Тихо, почти одними губами. Не столько чтобы узнать, сколько чтобы дать понять: она здесь. – Что—то плохое приснилось?
Он не ответил сразу. Звук, который вырвался из него, не был ни словом, ни плачем – что—то среднее, скомканное, беспомощное. Как если бы он пытался объяснить, но горло не пускало.
– Я звал Милу… и ты пришла, – пробормотал он, всхлипывая.
Эти слова были как детский рисунок – кривой, неровный, но правдивый до дрожи. Он не жаловался. Просто говорил. Говорил то, что чувствовал, без попытки казаться сильнее или умнее.
Мила наклонилась и аккуратно провела рукой по его волосам. Медленно, стараясь не дрожать. Пальцы слегка цеплялись за пряди – он не стригся почти месяц, волосы стали мягкими и тёплыми, как шерсть у животного, которое доверилось. Он не отодвинулся, не напрягся. Только вдохнул чуть глубже, и плечи у него перестали вздрагивать.
– Тише, – шептала она, – я рядом. Всё хорошо. Я с тобой.
Она гладила его дальше – лоб, висок, затылок. Рука двигалась спокойно, как будто это был ритуал, знакомый обоим. Но внутри её трясло. Вся кожа стала чувствительной. Каждый сантиметр ладони, прикасавшийся к нему, отзывался жаром. И не в теле – в голове, в груди, где—то между.