– Зачем нам кто-то ещё? Разве нам неинтересно вдвоём? – насупилась она и я прихлопнула рот.
Тася была из многодетной семьи, одевалась чисто, но бедно: застиранные и заношенные вещи были для неё обычным явлением. Особа благородных кровей Юлиана обыкновенно относилась к новеньким (да и ко всему классу) со снисходительным презрением, но почему-то именно на Тасе привычная система дала сбой. То ли по причине взыгравших в Крестовицкой гормонов, то ли, потому что Меркурий вошёл в ретроградное движение – так или иначе Юлиана стала очень резко иронизировать над Тасей.
Начиналось всё невинно, в шутку, но вскоре Крестовицкая распробовала новое блюдо и вошла во вкус. С каждым днем, она становилась все более изощрённой, шутливые насмешки переросли в злобные комментарии и издевки. В довершение ко всему, Коестовицкая решила придумать Тасе кличку и не нашла ничего лучше, чем просто назвать её жертвой.
– Эй, Жертва, иди сюда, – не терпящим отказа тоном, говорила она.
Тася бросала всё и покорно отправлялась к своей мучительнице.
– Что-то ты бледненькая, – разглядывая девочку, озабоченно заявляла Юлиана, – надо бы тебя подрумянить.
Достав из своей сумки помаду, она рисовала на щеках Таси круги, раскрашивала их, давясь от смеха, а потом, под громкий хохот своей свиты, отправляла несчастную на место.
– Не вздумай стереть! – грозилась изящным пальцем Крестовицкая. – Если только препод заставит.
Учительница, конечно, не могла пройти мимо такого безобразия на её уроке и выгоняла Тасю в уборную, смывать с лица художества. На следующий день брахман Крестовицкая придумывала новую шутку под улюлюканье и хохот окружающей её свиты.
Нет, это не значило, что над Тасей потешался весь класс. Основная масса, в том числе и мы с Жанной предпочитали не обращать внимания, делая вид, что заняты своими делами. Я молчала, потому что не хотела выступать. Никто же не выделялся, а я что? Такая же, как и все.
Где-то в глубине сознания пряталась мысль. Пряталась от гнусного, меленького страха, который временами овладевал мной, позволяя оправдывать в своих глазах ту гадость, что я наблюдала краем глаза. Думаю, у многих в классе возникало такое рассуждение. Тщательно загнанная в захламленные закоулки мозга, так, чтобы и набрести на неё нечаянно нельзя было, мысль эта иногда все же всплывала на поверхность. Если я осмелюсь заступиться за изгоя, вдруг сама окажусь в касте неприкасаемых?