Щелчок.
18:33
Холодный коридор. Пахнет пылью и яблоками (как в её сумке осенью).
– Вас ждали, – бормочет сторож, не глядя мне в глаза.
Он ведёт меня в подвал.
18:41
Комната без номера. На столе – единственный файл.
"Личное дело №347-К"
Я открываю.
Первая страница:
"Анкета на уничтожение. Причина: пересмотр квоты. 15.09.2003"
Подпись – её.
Но.
Дата – через неделю после фото.
И.
Штамп: "Исполнено".
18:47
Последний лист.
Фото.
Ребёнок.
Девочка.
Не я.
Но.
Её глаза.
Мои глаза.
На обороте:
"Выбор сделан. Спасибо"
18:49
Где-то глухо падает металл.
Сторож исчез.
В углу – тень.
Знакомая.
Её профиль.
Я протягиваю руку…
Темнота.
Голос (её? мой?):
"Ты же всегда хотела знать правду".
ГЛАВА 1
«Пустота»
В первые дни после похорон я ощущала себя как в аквариуме без воды: мир вокруг меня продолжал жить – шевелился, звучал и пах, но все это проходило сквозь толстое стекло. Звонки родственников:
– Держись, она теперь в лучшем мире.
Голоса звучали как будто из другой реальности, где смерть – это просто новая ступень жизни. Я кивала, прикусывая внутреннюю сторону щеки до чувства металла.
Холодильник был переполнен незнакомыми пирогами – с капустой и с повидлом. Они гниют на полках, покрываясь плесенью. Я отламывала куски и запихивала в рот, не ощущая вкуса. Крошки прилипали к губам и осыпались на мамин фартук, который я не снимала три дня.
Розовые тапочки лежали у двери, стоптанные на левую пятку. Я ставила рядом свои ботинки, словно складывая абсурдный пазл: вот – ее следы, а вот – мои. Она только что вышла. Я только что пришла. Мы разминулись на пять минут – не больше.
Странное чувство: я не плакала.
Слёзы evaporировались, оставив за грудиной пустыню. Я касалась лица – оно было сухим. Чувствовала пульс – ровный. Врач, пришедший выписать снотворное, раздраженно заметил:
– Вы в шоке.
Но это был не шок.
Это была тишина после взрыва.
Как в детском эксперименте: после гремящего звука петарды остается звенящая пустота, и ты катаешь язык во рту, не веря, что звук может просто исчезнуть.
Третий день. Четыре утра. Стоя перед открытой дверцей стиральной машины, я увидела ее ночную рубашку – фиолетовую, с выцветшими ромашками. Я прижала ее к лицу.
Пахло ничем.
Только пластиком и порошком.
Что-то во мне надломилось.
Я забралась в машинку целиком, втиснув колени в узкое пространство и прижимаясь щекой к мокрому барабану.