Со сводов посыпалась пыль. Где-то, очень далеко, прогудела труба. Или это ему показалось?
Когда всё прекратилось, Хранитель опустился на колени. Сердце билось, как скорлупа ореха в мешке мельника. В голове теснились вопросы, но ответы сторонились, прятались по тёмным углам, как крысы. Он снова взял зеркало – осторожно, будто взяв ребёнка, который только что проснулся от дурного сна.
– Если это знак, дай мне имя, – сказал он едва слышно.
Он ожидал, что в отражении появится надпись, что стекло раскроется, как страница. Ничего не произошло.
Тогда он понял: знак не во зеркале – знак в пустоте свитка. Совет никогда не присылал пустых. Что-то надломилось в их порядке. Или… кто-то решил, что имени сегодня быть не должно.
Он медленно завернул зеркало обратно в пергамент. На мгновение показалось, будто свиток сам тянется к его руке: бумага шуршала живой кожей.
– Посмотрим, – сказал он, – кто кого вспомнит.
Он поднялся, закрыл сундук, вернулся по холодным ступеням вверх, туда, где ночной ветер бился о окна. Башня стонала – так стонет железо, когда тянется к магниту, которого нет. А может, это вовсе был не ветер.
В комнате он разложил пустой свиток, достал остроконечное перо из вороньего пера. Чернила стояли рядом, покрытые тонкой плёнкой засохшей скорлупы. Хранитель чуть поколебался, а потом пролил каплю на край пергамента. Чернила растеклись, как тёмное пятно спирта, и на мгновение показалось, будто из них вырастает слово.
Но слово не выросло.
Он сел. Острие пера дрогнуло.
И вдруг мысль, тихая, липкая, вползла ему в голову: «Ты смотришь в зеркало, но не видишь, кто смотрит в тебя». Он вздрогнул и обернулся, ожидая увидеть в окне тень. Ничего. Только Пустые Земли, молчаливо перекатывающие в темноте своё медное дыхание.
Он вернулся к свитку – и увидел: там, где капля чернил высохла, лежит буква. Одна-единственная. К.
Кровь ледяной иглой проколола сердце. Рука дрогнула. Из чернильницы вылилась новая капля, упала рядом со старой. Когда он моргнул, к первой букве прибавилась вторая. Е.
– Нет, – выдохнул он.
Он отодвинулся, будто свиток был змеёй, которая может прыгнуть. Но слова продолжали появляться: медленно, одна за другой, словно их выводил невидимый писец.
К-Е-Р-А-С-Т.
Кераст.
Ни одна из хроник не знала такого имени. И всё же сердце узнало его. Звук этого слова был древним, как тень, которую видел во сне каждый ребёнок, но забывал утром.