– Мам, – тихо.
– Что?
– Давай без списка. Ну хотя бы пока. Просто чай и пирог. Без свадеб.
Мама обернулась. Прищурилась. Оценивала, как портной ткань перед тем как кроить.
– Ты не радуешься. Вся какая-то… как будто не невеста, а бухгалтер с отчётом. Случилось что?
– Нет, – слишком быстро.
Мама села напротив, налила себе чаю. Помолчала. Потом осторожно:
– Лен, я понимаю. Это страшно. Я, когда за отца выходила, думала – сбегу. Он тогда как раз с усами ходил, а я усы терпеть не могла.
Лена хмыкнула.
– У Андрея не усы. У него… всё слишком правильное.
– Ну, он тебе не подходит? Или ты просто боишься, что ошибёшься?
Лена опустила глаза. Подцепила край салфетки ногтем.
– Я не знаю, мам. Я… я очень старалась. Старалась захотеть этого. А теперь… всё кажется таким… чужим. Как будто это не моя жизнь.
– Так, – мама отставила чашку. – Ленусь, ты не в булочную за батоном собралась. Это муж. Это… надолго. Тут надо не стараться. Тут должно быть внутри как печка – тепло. Даже когда страшно.
Молчание. Только часы тикали на стене. И где-то вдалеке – собака залаяла.
– Может, тебе и правда надо просто выдохнуть. День-два, побродить, подумать. Без платьев и планов.
Лена кивнула.
– А пирожки?
– Будут. Только с картошкой или с капустой?
– Можно с вишней? – спросила Лена и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
Ирина появилась, как и полагается старым подругам, – внезапно и с пирожком в руке.
– Ленка?! – раздалось сзади, когда Лена стояла у витрины с вареньем в местном продуктовом магазине, разглядывая этикетки, будто от них зависел её душевный баланс. – Ты же это ты?
– А ты – всё та же, – Лена повернулась и расплылась в улыбке.
Объятия. Смех. Пирожок, торжественно вручаемый, как трофей мира.
– Вишня. Твоя любимая, – сказала Ирина. – Я ж тебя насквозь знаю.
Ирина Полякова была всё той же: невысокая, с веснушками и вечно растрёпанной косой, которая всегда норовила выскользнуть из заколки. Глаза у подруги детства тёплые, как печёные яблоки, улыбка – почти всегда. Она работала в районной библиотеке, подрабатывала репетитором, писала стихи в старую тетрадь в клетку и верила, что добро обязательно возвращается. В ней было что-то от старых сказок – не наивность, а редкое умение не усложнять очевидное. Простота, за которой прятался удивительно прочный внутренний стержень.