Смутное время - страница 4

Шрифт
Интервал


А солнце уже поднималось, и длинной казалась верста,

Долину пронзая затишьем, пленяя холодный простор.


Я думал о прошлом, грядущем, о том, что сегодняшний день,

Должно быть, закончится также, как жизнь холостая моя.

Я думал о сломанных судьбах, о том, как сгорает сирень

В ристалище полуобамана, обиду на правду тая.


Звон колокола продолжался, и вот, оглянувшись на мир,

Я новой волной окаймил вдруг и церковь, и травы, и сад.

За церковью – море, за морем – кровей золотой эликсир,

И, кажется, новое время по Данте скандирует ад:


«Повсюду, куда не подайся, глаголет могильный мандат:

Час ужаса нас миновал, но прорезался на кандалах.

И что не досталось убийце, закрыл своим телом солдат,

И что не осталось младенцу, пролилось в степных облаках».


Вокруг одиночество брызжет своей ядовитой слюной,

И некуда спрятаться, ибо от собственных дум не сбежать,

Ведь стрелы кассетного шторма натянутою тетивой

Уже собираются пасти, закрытые болью, разжать…


Россия, как часто ты плачешь, таясь в опустелой избе?

Каким пресловутым иконам рассказываешь во снах,

Когда прилетали жар-птицы надежду искать по весне,

Незыблемую в белесых, отрадных, тугих парусах?


Всем так надоело быть кем-то притворным, но жизнь такова,

Что стать невозможно собою, покуда сжат в гневе кулак.

У звёзд вопрошаю: «Как это постичь?»; они челюстью льва

Разносят ответ полудикий с намеченным воем: «Никак!»


Никак!.. Я смотрю за каймою высоток и горных хребтов.

Янтарная зорь, утомляясь, молчит, я молчу вместе с ней.

Осмысленный горб поколений, вопросов, декад и веков

Врос в спину мою рудиментом, с которым мне до конца дней


Прожить суждено. Всё так глупо, вокруг светом залитый сон.

И нет ничего, кроме неба и мыслей, и слов про мечту.

Но вот какофония гонга смолкает, и ждёт горизонт

Чего-то, что в воздухе стынет, и я тоже этого жду.


Труд кончен! Свершив озаренье, от чуда немеет десна.

Меж гротов, аллей, ароматов прошёлся туманный эдем.

Царьград засветился от пыли, и, кажется, это весна —

Прощаясь с блистательной эрой, я жажду, как все, перемен.



И тундровых гор непорочность, и доля жемчужных вершин,

И море вдали – всё сомкнулось, дыхание в пепле тая.

Опять заспешил к моей книге тревогой пронизанный дым.

Что я без искусства и боли? Что мир без таких же, как я?


Налитые сплошь богохульством, на шее гремят ярлыки.

Течёт лебединая песня по звёздам, траве, берегам —