А солнце уже поднималось, и длинной казалась верста,
Долину пронзая затишьем, пленяя холодный простор.
Я думал о прошлом, грядущем, о том, что сегодняшний день,
Должно быть, закончится также, как жизнь холостая моя.
Я думал о сломанных судьбах, о том, как сгорает сирень
В ристалище полуобамана, обиду на правду тая.
Звон колокола продолжался, и вот, оглянувшись на мир,
Я новой волной окаймил вдруг и церковь, и травы, и сад.
За церковью – море, за морем – кровей золотой эликсир,
И, кажется, новое время по Данте скандирует ад:
«Повсюду, куда не подайся, глаголет могильный мандат:
Час ужаса нас миновал, но прорезался на кандалах.
И что не досталось убийце, закрыл своим телом солдат,
И что не осталось младенцу, пролилось в степных облаках».
Вокруг одиночество брызжет своей ядовитой слюной,
И некуда спрятаться, ибо от собственных дум не сбежать,
Ведь стрелы кассетного шторма натянутою тетивой
Уже собираются пасти, закрытые болью, разжать…
Россия, как часто ты плачешь, таясь в опустелой избе?
Каким пресловутым иконам рассказываешь во снах,
Когда прилетали жар-птицы надежду искать по весне,
Незыблемую в белесых, отрадных, тугих парусах?
Всем так надоело быть кем-то притворным, но жизнь такова,
Что стать невозможно собою, покуда сжат в гневе кулак.
У звёзд вопрошаю: «Как это постичь?»; они челюстью льва
Разносят ответ полудикий с намеченным воем: «Никак!»
Никак!.. Я смотрю за каймою высоток и горных хребтов.
Янтарная зорь, утомляясь, молчит, я молчу вместе с ней.
Осмысленный горб поколений, вопросов, декад и веков
Врос в спину мою рудиментом, с которым мне до конца дней
Прожить суждено. Всё так глупо, вокруг светом залитый сон.
И нет ничего, кроме неба и мыслей, и слов про мечту.
Но вот какофония гонга смолкает, и ждёт горизонт
Чего-то, что в воздухе стынет, и я тоже этого жду.
Труд кончен! Свершив озаренье, от чуда немеет десна.
Меж гротов, аллей, ароматов прошёлся туманный эдем.
Царьград засветился от пыли, и, кажется, это весна —
Прощаясь с блистательной эрой, я жажду, как все, перемен.
И тундровых гор непорочность, и доля жемчужных вершин,
И море вдали – всё сомкнулось, дыхание в пепле тая.
Опять заспешил к моей книге тревогой пронизанный дым.
Что я без искусства и боли? Что мир без таких же, как я?
Налитые сплошь богохульством, на шее гремят ярлыки.
Течёт лебединая песня по звёздам, траве, берегам —